Лоуренс Десбери - На берегах Гудзона. Избранные романы

Глаза врача смотрели на него пытливо.

— Вы больны? — прервал он разносчика.

— Нет, не я, господин доктор, а мой ребенок, моя единственная дочь. Она заболела бронхитом и долго не выздоравливает. С каждым днем ей все хуже и хуже.

— Вы еврей? — спросил врач как бы между прочим.

«Ага, — подумал Каценштейн. — Вот оно. Если я теперь скажу «да», на это, несомненно, последует ответ: очень жалею, но у меня нет места, и я не могу принять вашу дочь».

С упавшим сердцем он ответил:

— Да, господин доктор.

И тут же повернулся, чтобы уйти. Однако случилось не так, как он ожидал. Врач улыбнулся и сказал:

— Хорошо. К счастью, у нас есть свободная койка. Приведите свою дочь завтра в 12 часов 10 минут на последнюю трамвайную остановку. Я пришлю туда автомобиль.

Самуил Каценштейн пытался пробормотать что-то в благодарность, но врач с улыбкой остановил его:

— Пожалуйста, не надо. Значит, до завтра, — сказал он дружелюбно и вышел из комнаты.

На следующий день Брэсфорд подверг Мириам основательному исследованию, после чего имел продолжительный разговор с ее отцом в приемной.

— Я не стану скрывать от вас, г. Каценштейн, что ваша дочь тяжело и опасно больна. Оба легкие у нее поражены, и это как раз такой возраст…

— Но ведь наш участковый врач говорит, что это легкий бронхит, — вставил разносчик с испугом.

— Может быть, он только хотел вас успокоить, а может — и действительно не сумел разобраться в ее болезни. Ох, уж эти врачи больничных касс…

Брэсфорд иронически улыбнулся и продолжал:

— Но, само собой разумеется, мы сделаем все возможное. Еще есть надежда.

Глубоко подавленный и терзаемый всевозможными опасениями, разносчик вернулся в свою опустевшую каморку, которая теперь, без дочери, выглядела еще безотраднее.

На следующий день он зашел к Грэй Мэтерс, но та не могла ему сообщить ничего нового. Бен-Товер продолжал отрицать свою причастность к убийству; дальнейших улик не оказалось. Когда разносчик опять выразил сомнение в виновности негра, Грэйс нахмурилась.

— Это он сделал, непременно он! — воскликнула она с горячностью. — Кто другой мог совершить это преступление? Ничего ведь не было украдено, — стало быть, мы тут имеем дело не с грабителями. И чуть ли не все газеты утверждают, что виновность Товера почти установлена.

Самуил Каценштейн покачал головой.

— Это еще ничего не доказывает. В скором времени предстоят выборы, и некоторым кругам выгодно взвалить все это дело на чернокожего.

Когда старик собрался уходить, Грэйс обратилась к нему, немного смущенная:

— Джон оставил меня своей единственной наследницей, и я хочу вам отдать кое-что из его одежды. Может быть, она вам пригодится. Я не могу равнодушно видеть этих вещей.

Она быстро ушла и через некоторое время вернулась с объемистым узлом.

— Вы его любили, господин Каценштейн, и это вам будет на память от него, — сказала она подавленным голосом.

Придя домой, разносчик развязал узел. Среди других вещей он увидел костюм, в котором Джон Роулей был в день своей смерти. Совершенно бессознательно, как бы машинально Самуил Каценштейн осмотрел карманы. Подкладка одного из них была порвана. Он запустил руку в отверстие и нащупал что-то твердое. Это оказалось письмом, написанным на небольшом листке лиловой бумаги, которое он прочел со все возрастающим волнением:

«Несколько дней тому назад я вернулась из Европы, и мне все известно. Мне известно, что другая женщина вошла в твою жизнь и вытеснила меня. Я тебя все время не забывала и страдаю из-за ужасного недоразумения, которое явилось причиной нашей разлуки. Почему ты не хотел мне поверить тогда?

Я должна тебя увидеть еще раз, только один единственный раз. Хочу из твоих собственных уст услышать, что я должна отказаться от всякой надежды на счастье. Не доводи меня до отчаяния; я не знаю, что сделаю, если ты отвергнешь мою просьбу. Я приду к тебе завтра вечером.

Э. Нью-Йорк, 29 апреля 19…».

Глаза разносчика широко раскрылись… Э… Этель… Этель Линдсей.

Письмо было помечено 29-м апреля, а 30-го Роулей был убит.

Женщина с туберозами… — молнией пронеслось у него в мозгу, — конечно, не негр совершил убийство, а Этель Линдсей — женщина, которая написала: «Не доводи меня до отчаяния; я не знаю, что сделаю, если ты отвергнешь мою просьбу…»

Он отнес письмо к начальнику тайной полиции, который вложил его в папку с красной надписью: «Этель Линдсей».

* * *

Мириам Каценштейн находилась в санатории уже десять дней; однако, по ее письмам видно было, что она все еще не поправляется. Она писала, что с каждым днем чувствует себя все слабее и принуждена оставаться в постели.