Борис Конофальский - Длань Господня

— Я просил его помочь с поисками, он знает все окрестности и всех людей лучше кого бы то ни было. Он обещал подумать. Вчера, пока я был на реке, он приходил ко мне и передал, что он с делом разобрался. Думаю, что он вызнал про зверя. Вот, хочу с ним поговорить.

— Ну, что ж, желаю вам удачи, прошу вас обещать мне, что как только вы соберетесь ловить зверя, позовете меня и моих рыцарей. Мы с удовольствием поохотимся, — сказал барон.

— Да, — заговорил Редль, как только барон закончил, — а еще я прошу вас звать нас обязательно, когда соберетесь бить горцев.

— Я обязательно позову вас, — обещал Волков.

— Да-да-да, — поддержал своего рыцаря барон, — всякие оборотни и лешие — это, конечно, интересно, это уж как получится, но вот если, что-то касается горцев, мы настоятельно просим приглашать нас к делу. Это не бахвальство, кавалер, мы действительно просим вас звать нас, если понадобимся. Мы сочтем это за честь — стать под ваше знамя.

— Я обязательно позову вас, господа, — обещал Волков, — и вы будете драться под своим знаменем.

Они друг другу кланялись.

Когда поехали обратно, Сыч, который весь разговор с бароном и рыцарями молчал, заговорил:

— А ну, дай-ка, Максимилиан, твой меч глянуть.

Максимилиан молча протянул Сычу меч, ему было интересно, что Сыч с мечом делать будет, Волкову тоже было интересно. А Фриц Ламме ничего и не делал, осмотрел его, как барон осматривал, и вернул Максимилиану.

— Ну, и что ты там увидал? — спросил юноша.

— В том-то и дело, что ничего, — отвечает Сыч, — пара мелких зазубрин и все, понять не могу, чего его барон нюхал.

— Нюхал? — удивился Максимилиан.

— Ну, рассматривал, — ответил Сыч, поморщившись от такого непонимания. — Вон, у кавалера какой меч, сплошное золото, а он твой взялся смотреть. К чему бы это?

— Что ты имеешь в виду? — Волков внимательно взглянул на Сыча.

— Да ничего, — отвечал Фриц Ламме. — Просто думаю.

— Думаешь… — Волков сделал паузу. — Думаешь, барон…

— Да нет… — Сыч сомневался. — Хотя всякое может быть. Если так, то все складывается. Но уж больно легко он про то говорил, не сильно его этот вопрос заинтересовал.

— О чем вы? — произнес Максимилиан. — Думаете, что барон и есть оборотень?

Волков не ответил, стал думать, Сыч тоже молчал.

— Ну, Фриц, скажи, что ты думаешь? — не отставал Максимилиан.

Фриц вдруг оскалился с противным ехидством, так он скалился, когда что-то сальное сказать собирался:

— Думаю, что барон из этих.

— Из каких, из этих? — спросил юноша.

— Из тех, что не любят бабьи передки, да любят мальчишечьи задки, — сказал Фриц Ламме и засмеялся.

— Чего? — не понял Максимилиан. Сначала не понял. Потом посмотрел на Сыча и сказал. — Да не может быть.

— А ты что, не увидал этого, он едва тебя целовать не стал, — ехидничал Сыч.

— Кавалер! — юноша обернулся к Волкову.

— Всякое случается, — серьезно ответил Волков, ему сейчас было не до того, он думал о том, может ли барон быть оборотнем.

А Сыч все скалился и цеплялся к Максимилиану:

— А ты, Максимилиан, скажи, тебе бабенки-то милы бывают, я что-то не припомню, что бы ты бабенок тискал, хотя возраст у тебя подходящий, может, ты сам такой же, как барон?

Максимилиан покраснел, немного у него было опыта. Самый яркий случай произошел с ним в Ференбурге. Да, две девицы были очень хороши, их он вспоминал, особенно черноглазую, жаль, что они оказались ведьмами и их казнили. А про сумасшедшую Агнес и ее звериные ласки так вспоминать не хотелось. А еще ему нравилась одна женщина сейчас. Он о ней думал и даже мечтал о ней. Но она была много старше его, лет на десять, наверное. А еще она часто украдкой шепталась о чем-то с господином, когда думала, что их никто не видит. Он специально приходил в дом господина рано утром. Женщина спала внизу на лавках, иногда она еще не успевала одеваться, пару раз он видел ее в одной нижней рубахе.

Он садился на лавку к стене и делал вид, что не смотрит на нее, пока она быстро надевала платье. Иной раз он успевал увидеть ее ключицы и большой ворот рубахи, или даже темные пятна сосков или низа живота, что просвечивались через тонкую дорогую ткань.

Надев платье, она быстро и не без труда прятала под чепец свои пышные и непослушные волосы. И если ненароком ловила его взгляд, то едва заметно улыбалась ему. Он для этого и вставал ни свет, ни заря. Мылся и чистил одежду в темноте, причесывался. И все только для того, чтобы увидеть ее в нижней сорочке и улыбку на ее веснушчатом лице.