Василий Шахов - Тень Уробороса. Аутодафе

До самого утра мы не покидали друг друга.

— Я знаю теперь, что чувствует приговоренный к казни, — сказала она в тот час, когда и тьма уже не тьма, и свет не свет. — Сердце ноет и колотится, и всё кажется бредом, происходящим не с ним, а с кем-то другим, ведь с ним, с ним самим такого быть не может, не может! Никто не может прийти и вот так отнять у него жизнь, но он точно знает, что это произойдет… У него будет право на последнее желание, но желаний уже не останется. Каждый вздох он начнет считать величайшей ценностью и ни один не согласится променять на всё золото мира, если ему предложат…

И я тоже понимал теперь приговоренных к казни, но молчал. Каждый миг этой ночи впитывался в мое сердце навсегда, а дышать было больно и сладостно.

— Не давай мне заснуть, Кристиан. Теперь уже поздно тратить время на сон, и нам уже скоро ехать. Обещай…

Я ничего не обещал. Усталая, Джоконда заплакала, притихла и вроде бы на секунду, как думала она, закрыла глаза. Мне осталось только провести рукой по ее волосам. Джо тяжело всхлипнула и уснула еще крепче.

А моё время пришло.

— Как ты проснешься после долгого сна, так и я вернусь после ухода. Может быть, вернусь.

Над спящей Джокондой, которую я оставил за спиной, поклявшись самому себе не оглядываться, раскинулось два невидимых обычному глазу серебристых крыла — последнее благословение монаха.

Местность близ Луксора, 21 марта 1003 года

Она была прекрасна. Ее грани сияли в лучах разъяренного светила, и перламутр нежным морем разливался по ближним холмам. Наверное, и это предвидел тысячу лет назад Александр-Кристиан Харрис. Наверное, он вернул себя в этот мир, став нынешним мной, чтобы сделать то, что должен был сделать, и провел через весь извилистый лабиринт своего Пути, чтобы я добровольно и уверенно принял то, что суждено. Кто знает… Теперь я могу лишь догадываться об этом…

Хаммон пыхтел, кряхтел, но не отставал ни на шаг. С самого Луксора над нами кружил, временами издавая протяжный звонкий не то крик, не то свист, печальный египетский сокол. Луис Чейфер всегда говорил, что это хороший знак, и насколько он был прав, нам предстояло убедиться вот-вот.

— Теперь мне надо переодеться, — я шагнул в небольшое углубление под нависающим из скалы камнем.

Фараон с интересом заглянул в мою сумку, из которой я вытащил запасную одежду и походную аптечку с минимизированным инструментарием. На его лице проступило разочарование:

— Ты что, вообще не взял оружие? Как же мы там?

— Оно нам не понадобится. А если бы понадобилось, то вряд ли даже плазменник помог бы против двадцати заряженных автоматов. Поэтому успокойся и просто иди за мной.

Он с сомнением поджал губы:

— Я, конечно, много чего слышал о вас, монахах… Всё-то вам по плечу. Но против лома нет приема. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. А на тебе даже броника нет. И этот парень смеялся, читая фельетон о дрессировщике Иглзе! Ты на себя в зеркало смотрел?

Я пристегнул аптечку к поясному ремню и вышел из-под камня. Теперь моя одежда почти сливалась по цвету с оттенками ландшафта. Если верить Фараону, то на его родине пески того же цвета, а это значит, что покровительственная окраска может пригодиться, когда мы будем уносить ноги из Тайного Кийара. Похожий костюм я взял и для Хаммона, вот только ему придется надеть его после переброски.

— Ничего не бойся, Фараон. Хуже, чем ты натворил, быть не может. Не волнуйся, чаще щупай пульс и кушай витамины — этим ты окажешь неоценимую услугу здешнему миру.

— Тебе бы только отшучиваться!

— Зато не ныть. Идем.

— Тогда с Новым годом! — буркнул он, поднимаясь с камня.

— Что?

— Ну, какое сегодня число?

— Двадцать первое…

— И что это, по-твоему?

— День весеннего равноденствия.

— Сам ты… весеннего равноденствия! Это Новый год!

— Хорошо. Потом расскажешь. А сейчас быстро сделай умное лицо, мы в зоне видимости камер наблюдения.

— Вот гад, а! — гыкнул Фараон.

Мы поднялись с ним по гладким, отполированным до перламутрового блеска ступеням.

Возле единственного входа уже толпилась группа экскурсантов во главе с гидом. Я подошел к гиду и попросился послушать его лекции. Он не возражал. Хаммон вытащил из кармана носовой платок и принялся обмахивать им лицо, иногда промокая пот: если терморегулянты в нашей одежде поддерживали нормальную температуру, то незащищенное лицо и руки страдали от солнечного гнева в полную силу.