Владимир Гусев: Охотник на вирусов

– Не все сразу, – успокаиваю я его. – Давай вначале кофейку соорудим, взбодримся, а потом уже...

– Я не хочу, – невежливо перебивает меня Петя.

– Ну, тогда я один. Где у тебя кипятильничек?

Потоптавшись, Петя выдает мне кофейные причиндалы и – верх гостеприимства! – приносит банку с водой.

– Так что все-таки тебе нужно от меня?

– У меня остались ровно сутки, – говорю я, не глядя на Петю. Тут важно не перепутать последовательность: вначале залить воду, а потом уже включить кипятильничек в сеть. – За это время память «Эллипса» должна быть очищена от всей паразитной информации, которую натащила в нее твоя программа-вирус. В противном случае ты пойдешь под суд. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– А именно? – ничуть не пугается Пеночкин, поудобнее устраиваясь на стуле. На разделяющем нас столе – две стопки папок, большая кружка с греющейся водой и две кофейные чашечки. Ни салфетки, ни даже сахара.

Я пожимаю плечами.

– Роберта Морриса, заразившего в восемьдесят восьмом году шесть тысяч машин сети «Интернет», приговорили к штрафу в четверть миллиона долларов и добавили два года тюрьмы на размышление. Чем тебя порадуют наши законники, я точно не знаю. Думаю, чем-то подобным. Только штраф будет в рублях.

– О, это существенно меняет дело. Где бы я доллары взял?

– А где ты возьмешь рубли?

– Там же, где и доллары, – дважды подмигивает Петя. – С чего ты взял, что в полночь начнется сбой? Я же выправил дефект.

– Ты лжешь, – говорю я, глядя прямо в маленькие бессовестные глазки, прячущиеся за линзами очков. Пеночкин подмигивает мне три раза подряд и молчит. Ну, что же, я дам ему еще один шанс. Последний.

– Время от времени работу «Эллипса» блокирует гигантский компьютерный вирус совершенно нового класса. По всей видимости, он получит название «дракон», а может быть, «ведьма». То, что сейчас он прячется в своем логове, не делает его безопасным. Скорее наоборот.

– По-моему, это у тебя от хронического недосыпания. Мрачные фантазии на профессиональную тему, постепенно переходящие в параноидальный бред, – нагло ухмыляется Пеночкин.

– Ну, хватит! – хлопаю я ладонью по лежащей сверху синей папке и вздымаю крохотное облачко пыли. – Или ты мне сейчас все расскажешь, как на духу, или...

Вскипевшая вода начинает выбрызгиваться из кружки, и я выключаю кипятильник.

– Или. У тебя нет никаких доказательств, что это сделал именно я. Если, конечно, в системе вообще что-то есть, кроме еще невыявленной ошибки в протоколах, – тут же забирает он назад свое полупризнание. – Я, пожалуй, тоже отопью кофейку. Наливай.

– Хорошо. Тогда расскажу я. Но учти, после того, как я изложу свою легенду, вирус будет уничтожен. Даже если моя версия ошибочна.

Я высыпаю в каждую чашку по пакетику аэрофлотовского кофе и разливаю кипяток.

– Никак не пойму, о каком вирусе ты говоришь, – кротким голосом говорит Петя. – «Эллипс» исправно обсчитывает все задачи, ни одной жалобы со стороны заказчиков не поступало...

Поздно. Примирения не будет. Что я ему, мальчик, которого можно безнаказанно водить за нос?

– О вирусе по имени «Элли». Или, по-другому, о вирусе сознания.

Пеночкин, наконец-то, бледнеет. И даже поспешно ставит на стол чашку, чтобы не расплескать кофе.

– Ты, я вижу, не терял даром времени, – кисло усмехается он. – Где же, интересно, ты раскопал мои старые статьи? Тот ведомственный журнальчик давно закрыт, да и тираж у него был мизерный.

Сказать, не сказать? А, теперь уже все равно.

– Истинные отношения между талантами и поклонниками таковы: вторые всеми доступными им способами губят первых.

Пеночкин дважды подмигивает, соображая.

– А, Лариса Артемьевна...

– Продолжим. Эти статьи написаны пять-шесть лет назад. И все последующие годы ты уточнял концепцию, прорабатывал ее в деталях и искал пути экспериментальной проверки. Так?

Пеночкин молча пьет кофе.

– Поэтому не сделал карьеры, не посадил дерева, не родил сына и даже не женился...

– Отчего же? Четыре года назад. Но быстро развелся. И квартира у меня есть, как ты сам видел. Все же остальное – карьера, дерево... Я мечтал о лесе, понимаешь? Потому что лес – моя колыбель, и могила – лес.

– Потому что ты стоишь на земле лишь одной ногой, – перефразирую я следующую строчку стихотворения. – Это позволительно женщине, поэту, пожалуй, даже неизбежно для женщины-поэта, но мужчине совершенно не простительно. Впрочем, не будем отвлекаться. В конце концов, безуспешно потыкавшись в двери ученых-бюрократов, от которых зависело проведение весьма дорогостоящего эксперимента, и сменив пять или шесть мест работы...