Максим Дегтярев: Привилегия

Когда Рудольфу исполнилось десять, родители подарили ему сборную модель яхты. Две недели он мучился, подгоняя и склеивая непослушные детали, разбирая, казалось бы, уже готовые части и собирая их заново. Родители сжалились над ним и подарили уже собранную, точно такую же, яхту. Они стояли рядом ― идеальных линий красавица и кособокая в пятнах клея поделка. Десятилетнего Рудольфа наполнила злость на обеих; и та и другая служили напоминанием о его беспомощности, и первая оттеняла то, чему свидетельствовала вторая. И если заводской экземпляр, склеенный более надежно, еще как-то сопротивлялся узкому жерлу мусорного бака, то поделка провалилась в преисподнюю отверженных вещей с издевательской податливостью, и ее хрупкость была как бы его, рудольфовой хрупкостью.

Этот эпизод возник в памяти Рудольфа, когда он заканчивал читать, смотреть и слушать. Не было ничего ― ни взрывов, ни пожаров, ни беспорядков на улицах. Страна благоденствовала, экономика процветала, и на международные встречи ездил все время один и тот же премьер-министр. Ускания еще два года назад согласилась со всеми территориальными претензиями своего могучего соседа и даже не думала воевать. Все свидетельства рукотворных и нерукотворных катастроф снимались за рубежом, для съемок привлекались иностранные, в основном, актеры. Ракета с астронавтами, взорвавшаяся полгода назад, благополучно вернулась на Землю.

Без новостей спорта разоблачение выглядело бы неполным, а значит и сомнительным. Сборная страны по футболу не только вышла из подгруппы, но и заняла второе место на чемпионате мира…

В семь утра чиновник вернулся в камеру. Арестант спал перед включенным телевизором. Чиновник его разбудил.

―Зря вы заснули не досмотрев, ― сказал он потиравшему глаза Рудольфу, ― во втором тайме наши забили еще два мяча.

Пока Рудольф силился понять, не приснилось ли ему вчерашнее откровение (реплика чиновника заставляла сомневаться, что это так), два охранника взяли его под руки и потащили в коридор, затем ― в какую-то комнату, где Рудольфу выбрили правый висок и нарисовали на выбритом месте светящейся краской пятно размером с каплю. Затем был новый, незнакомый коридор, длинный, с единственной дверью в самом конце. Рудольфа уже не вели под руки, он шел самостоятельно; чиновник держался позади. Рудольф обернулся, чтобы спросить, какой смысл в подмене хорошей правды отвратительной ложью.

―Не то, ― отвечал чиновник, ― не то вы говорите. Вы еще спросите, почему милосердный Бог создал мир, полный зла. Или почему автор, человек безупречный с точки зрения закона и морали, заставляет своих героев страдать. У вас, между нами говоря, не осталось времени на метафизику. На вашем месте я бы спросил о том, что касается непосредственно вас.

―О чем же? ― Рудольф был сбит с толку.

―К примеру, о ресторане, в котором вы якобы устроили взрыв…

―Якобы?! ― Рудольф остановился. ― Что значит «якобы»?

―Идите, здесь нельзя останавливаться. Вы никого не взорвали. Мы заменили бомбу хлопушкой. Пострадал один официант ― так, пустяки, царапина. Сейчас с ним все в порядке.

―И меня все равно казнят?

―А разве вы не этого добивались? Спору нет, мы допустили оплошность. Неразбериха случается везде. Пока судья ждал, что вы подадите апелляцию ― и тогда бы он, без сомнения, отменил бы приговор, ― мое начальство позволило вам воспользоваться привилегией. А после этого пути назад нет…, ― и чиновник подтолкнул Рудольфа в спину. Привыкший ко всякому, чиновник отметил, что спина этого преступника необычайно податлива.

―Надо думать, у вас нет оснований жаловаться, ― сказал он, распахивая перед Рудольфом последнюю дверь.

В душе Рудольф не мог не согласиться. Он получил больше, чем хотел. Открытая им истина была прекрасна, и совесть его была чиста