Саймон Грин: АДСКИЕ ИГРЫТемная Сторона-7.

В конце коридора Гоббс резко повернул направо, и когда я следом за ним повернул за угол, то обнаружил, что мы оказались в другом огромном коридоре со стенами, увешанными охотничьими трофеями. Головы животных смотрел и скалились со своих аккуратно развешанных подставок, чучела со стеклянными глазами, которые, казалось, следили за вашим движением по коридору. Бог мой, там были все лесные звери - львы, тигры, медведи и даже голова лисы, которая напугала меня до чертиков, подмигнув мне. Я ничего не сказал Гоббсу. Я знал, что он не сможет сказать ничего такого, что я хотел бы услышать. По мере нашего продвижения по длинному коридору, трофеи прогрессировали от необычных к неестественным. Разрешения на Темной Стороне никого не интересуют. Можете охотиться на любую чертовщину, которая привлечет ваше внимание, если это не начнет охоту на вас.

Здесь была голова единорога с единственным длинным витым рогом, но ее девственная белизна казалась тусклой и безжизненной нне смотря на все искусство таксидермиста. Дальше шла мантикора с ее возмутительной смесью львиных и человеческих черт. Оскаленная пасть была наполнена огромными кривыми зубами, но ее длинная струящаяся грива выглядела так, как будто ее недавно высушили феном. И ... безусловно огромная драконья голова добрых четырнадцати футов от уха до уха. Золотые глаза были большие, как обеденные тарелки, и мне никогда прежде не случалось видеть столько зубов в одном рту. Морда выдавалась в коридор настолько, что нам с Гоббсом пришлось идти друг за другом по самому краю коридора.

- Держу пари, что здесь чертова уйма пыли, - сказал я только чтобы что-то сказать.

- Не могу знать, сэр, - ответил Гоббс.

Спустя несколько коридоров и переходов мы, наконец, пришли к главному конференц-залу. Гоббс бодро постучал, толкнул дверь и отступил в сторону, жестом пропуская меня вперед. Я вошел, словно делал это каждый день, и даже не оглянулся, услышав, как Гоббс плотно закрыл за мной дверь. Конференц-зал был большой и шумный, но первое, что привлекло мое внимание, это дюжины телевизионных экранов, покрывающие стену слева от меня и показывающие новости, бизнес-информацию, биржевые сводки и последние политические известия со всего мира. И все это одновременно. Шум подавлял, но никто в зале, казалось, не обращал на это особого внимания.

Вместо этого, все глаза были устремлены на того самого человека, Иеремию Гриффина, сидящего во главе длинного стола, как король на троне, внимательно прислушиваясь к своим людям, идущим к нему непрерывным потоком, получая новости, глупости, материалы, решая срочное, но почтительные вопросы. Они роились вокруг него, как рабочие пчелы вокруг своей королевы, входя и выходя, вместе и по отдельности, ревниво соревнуясь за внимание Гриффина. Казалось, все они говорят одновременно, но Иеремия Гриффину не составляло труда говорить с тем, с кем он хотел, и слушать того, кто был ему нужен. Он редко смотрел на кого-либо из мужчин и женщин вокруг него, отдавая все свое внимание бумагам, разложенным перед ним. Он кивал или качал головой, одобряя одни листы и отклоняя другие, и иногда, рыча, отдавая комментарии или приказы, и люди вокруг него бросались выполнять его приказания с застывшими решительными лицами. Безукоризненно и дорого одетые, и, наверное, еще больше денег потратившие на свое образование, по поведению они были слугами даже больше, чем Гоббс. Никто из них не обратил на меня никакого внимания, даже когда им пришлось протискиваться мимо меня к двери. А Иеремия даже не взглянул в мою сторону.

Должно быть, я должен был стоять по стойке «смирно», пока он не соизволит меня заметить. Черта с два. Я придвинул стул и уселся, звакинув ноги на стол. Спешить мне было некуда, и я хотел хорошенько присмотреться к бессмертному Иеремие Гриффину. Это был крупный мужчина, не высокий, а большой, с бочкообразной грудью и широкими плечами, в изысканном темном костюме, белой рубашке и черном галстуке. У него были сильные, жесткие черты лица, с холодными голубыми глазами, ястребиным носом и ртом, который, похоже, нечасто улыбался. Все это венчалось огромной львиной гривой седых волос. Так же точно он выглядел на всех своих портретах вплоть до времен Тюдоров. Казалось, что он получил свое бессмертие только когда ему было уже за пятьдесят, и вечная молодость в пакет не входила. Просто он перестал стариться. Он сидел очень прямо, словно поступить иначе - это признак слабости, а его редкие жесты были точными и продуманными. В нем были безусловный авторитет и спокойная властность, которые приходят с долгими годами опыта. Создавалось впечатление, что это человек, который всегда будет точно знать, что вы собираетесь сказать, еще до того, как вы это скажете, потому что он видел и слышал все это раньше. И так бесконечно.