Артур Жейнов - Пилюля

– Что?

– Я только теперь понял. Это она руки моет. Чувствую, понимаешь? И его я чувствую. В плохую историю ты меня втянул, волшебный старичок. Что мне сделать, – три добрых дела и стану прежним? Ковыляю, о бордюры запинаюсь и думаю: так дело не пойдет. Загляну, думаю, отвинчу этому Доуэлю голову, о шкаф тяпну, может, обнадежит чем, а?

– Тебя никто не звал, сам влез в эксперимент! – выкрикнул ученый. – Говорил тебе – пожалеешь. А теперь что?! А теперь я не знаю, что! – Профессор поднялся со стула и стал ходить из угла в угол. Кастро взял со стола стакан холодного чаю, отпил половину, скрестил руки на груди и молча стал наблюдать за Павлом Игоревичем.

– Озноб пройдет, и силы вернутся, – задумчиво произнес ученый. – А потом… потом… – он замолчал на несколько секунд. – Мы месяц думаем только о том, как разделить три сознания. Вообще не спим. Соединять научились, а обратно разделять… А тут еще эта молния… Будь проклят Зевс и все его олимпийское отродье! Все это так не ко времени. Как я устал!.. У меня нет идей. Совсем нет! Если бы я мог спать, как Менделеев, может, тоже что-нибудь бы придумал. Но у меня нет времени на сон! Нет времени! На данную минуту провели триста четыре эксперимента… на мышках… – профессор подошел к столу, поднял за хвост изрезанное скальпелем тельце. – Мышки у нас, видишь?

Кастро задумался.

– Не понял.

Профессор вернулся на свой стул, забрал у Кубинца чай, выпил и крякнул.

– Чего непонятного? Пихаем три сознания в одно тело – отлично. Разъединяем – отлично! А через две недели – амба! – профессор хлопнул ладонью по столу. – Дохнут, понимаешь? Дохнут!!!

Кастро как-то по-новому посмотрел на кучу изрезанных грызунов и поморщился.

– Все умерли? Но с людьми ведь не так?

Профессор уронил голову на руки.

– Не все. Если давать препарат, из трех умирает одна. Было хуже. Сто последних экспериментов – девяносто восемь трупов. В двухсотой и двести седьмой тройке выжили все. Почему, а? У меня нет идей! Нет идей… – он захныкал, как ребенок, а затем встрепенулся. – Нужна свежая мысль. – Первое, что приходит в голову! Ну, скажи что-нибудь! Ну!

Кастро растерялся, развел руками и брякнул:

– Адреналин?

– Что? При чем здесь адреналин? Ну, при чем здесь адреналин?! – заорал профессор. – Идиот! Бездарность! Ты хоть как-то представляешь структуру сознания? Адреналин! Дурак ты! Иди отсюда!

Кастро потупил взгляд.

– А как определить, какая из трех умрет?!

– Восприимчивость к препарату у всех разная, – с трудом, словно каждое слово причиняло ему боль, произнес профессор. – У кого лучше, тот и выживает.

– А если один из трех совсем не принимает?

– Обречен, – устало выдохнул ученый.

Молчали минут пять. В комнате горела всего одна лампа и от перепадов напряжения все время мигала. Вдруг вспыхнула неожиданно ярко. Из темного угла вспорхнул мотылек, закружился вокруг светила, то и дело обжигая крылья о горячее стекло. Коснулся еще раз, кажется, замахал сильнее, но это не помогло: закрутился, как осенний лист, упал на пол, задрыгал длинными лапками.

Игоревич вытащил из-под стола табуретку и предложил гостю присесть.

– Я не господь, – сказал профессор, наклонился, потянул за ручку выдвижного ящика. – Не мне решать. Судьба. Шансы равны.

Он достал картонную коробку и высыпал на ладонь горсть красных пилюль. Отсчитал три и положил на ладонь Кастро, пристально посмотрев ему в глаза. – Саня, Рита…Ты ведь найдешь их, правда? Через две недели, семнадцатого, до еды. Лучше, чтоб одновременно.

Кастро сунул пилюли в нагрудный карман.

– Козел ты, дедушка. Экспериментатор хренов. У фашистов тебе работать. Такого видного мужчину, – показал на себя, – чуть не угробил.

Кубинец ушел, но он был не единственным, кто навестил в эту ночь именитого ученого. Профессор только на две минуты сомкнул глаза, как кто-то уже тормошил его за плечо.

– Павел Игоревич! Павел Игоревич, начинаем, – возбужденно шептал помощник.

Оторвав щеку от стола и вытерев с губы слюну, профессор спросил спросонья:

– Начинаем?

– Начинаем, Павел Игоревич. Нагреваем болоны. Через пять минут запускаю.

Профессор что-то вспомнил, и лицо его исказила страдальческая гримаса.

– Цезаря?

– Угу, – подтвердил заместитель. – И две кошки… Ребята притащили. Я проверил, они здоровые… блохастые только.

– Жалко Цезаря, – печально произнес профессор.

Сергей кивнул.

– Жалко.

Ученый опустил взгляд, вытащил из кармана очки, протер рукавом стекла, нацепил на нос и снова поднял глаза.