Юрий Леж - Перевертыш

— Тебя хорошо за смертью посылать, — встретил Пана старший сержант, успевший переодеться в полевой, новенький штурмкомб, перепоясанный отличным офицерским ремнем с жесткой кобурой под «семена», в идеале служащей прикладом к нему. — Давай-ка, смени амуницию, а то выглядишь, как партизан, полгода по лесам шлявшийся… да и сапоги почисть…

Побросав прямо на койку Успенского пачки денег и запасные обоймы, Пан поспешил в каптерку за «выходным» обмундированием, гуталином и сапожной щеткой, хотя последние предметы у него лежали в вещмешке под койкой, но, становясь настоящим солдатом, Пан предпочел воспользоваться казенным имуществом.

— Картинка, а не боец, — похвалил его через пару минут Успенский. — Теперь, вот чего, «семена» из кобуры переложи запазуху, под ремень, но так, что б поудобнее было сразу схватить, а в кобуру лучше суй деньги, пусть она кошельком твоим побудет…

Тут только Пан понял бытующую в батальоне приговорку: «Захожу я в магазин, расстегиваю кобуру…», над которой ломал голову, но стеснялся спросить с первых же дней своего появления в части…

— А вот капюшон зря отстегнул, — продолжил инструктаж старший сержант, — куда ж ты будешь награбленное пихать? в руках таскать не положено, руки у солдата должны быть свободные, что бы всегда успеть применить оружие против врага — явного и затаившегося…

— Умеешь ты сказать, Вещий, — с завистью прокомментировал слова Успенского Волчок, — тебе бы в помощники к замполиту…

— Мне на своем месте нравится, — отрезал Успенский, — а замполит пусть на своем язык чешет, служба у него такая…

— Кстати, о языках, которые чесать надо, — поинтересовался Волчок. — Вы что же, без Пельменя пойдете? Несолидно как-то для взводного…

Каким образом неуклюжий, угловатый, совершенно нестроевой еврейчик Валя Пельман попал в число новобранцев штурмового батальона, не мог бы сказать и его иудейский Бог, пути коего, как известно, неисповедимы. Но вот что прозовут Пельмана Пельменем можно было догадаться и без помощи предсказателей, стоило только разок посмотреть на него в военной форме: растоптанные сапоги, которые чистил, похоже, только их предыдущий владелец, штурмкомб на пару размеров больше, чем нужно, с обвислыми коленями и продранными локтями, невероятным образом изжеванный ремень с почему-то гнутой пряжкой и пилотка, натянутая на самые уши… Впрочем, с первых дней службы какое бы обмундирование не выдавали, как бы не пытались подогнать его самодеятельные портные по фигуре Валентина, через три дня Пельман вновь выглядел Пельменем…

В первые же дни пребывания в батальоне выяснилось, что Пельмана не только не смогли научить в учебке обиходить себя, как положено солдату, но и не внушили никакого понятия о субординации. И единственным плюсом, из-за которого Валентина и не отправили тут же в распоряжение коменданта города, было отличное знание местного языка, который отличался от языка Шекспира и Киплинга примерно как русский литературный от одесского «суржика».

Пельменя с недельку беззлобно пошпыняли все, кто имел и не имел на это право, а потом, убедившись, что это не помогает изменить какие-то внутренние, глубинные установки у этой загадочной личности, успокоились, единодушно договорившись между собой только об одном: даже на учебных стрельбах не выдавать ему боевые патроны во избежание самострела или нанесения нечаянных ран товарищам.

В город Пельменя с собой брали только офицеры, ну, и на замполитовских экскурсиях он уже дважды отработал, чем повысил свою значимость в глазах большинства новичков. Но в краткие, обычно ночные, самоволки «старики» по-прежнему предпочитали бегать без этой обузы по недоразумению и требованиям устава называемому солдатом.

— Да уж, ноблес оближ… — почесал в затылке Успенский, а Пан, не ожидавший от старшего сержанта таких иностранных слов, удивился.

— Подхватим в штабе, — махнул рукой Успенский, — надо же нам пограбить, да понасиловать с полным знанием дела, а не тех, кто под руку попадет… Пошли, Пан.

Успенский и Пан вышли из казармы навстречу довольно разболтанному строю возвращающихся с ужина солдат. Впрочем, за все время, проведенное Паном в батальоне, строевых занятий тут не было, только боевые. Но, кажется, такая вольница заканчивалась, если судить по недовольному взгляду Успенского, брошенному на проходящих мимо бойцов соседней роты. Их родная третья рота продолжала еще принимать пищу под широким навесом, сооруженным в стороне от казармы рядом с полевыми кухнями. Оттуда на всю территорию часть распространялись соблазнительнейшие запахи вареной картошки и тушенки.