Евгений Дембский - Флэшбэк-2, или Ограбленный мир

Я буркнул: «Пока» — и вышел. Над моей головой вспыхнула зеленоватым светом прямая тонкая линия-Указатель. Я шел под ней, почти касаясь ее макушкой. В какой-то момент метрах в трех от меня линия молниеносным движением очертила дверь в стене, а та ее часть, что была надо мной, погасла.

«Вот уж точно, куча денег уходит на ерунду», — подумал я и решил именно такой фразой приветствовать Саркисяна, но тут же отказался от своих намерений, стоило мне войти и бросить на него взгляд. Я подождал, пока за мной закроется дверь, и осмотрелся по сторонам. Мы были одни. Дуг сидел за огромным экраном-столом, опустив голову на руки. Воплощение полного отчаяния. Он посмотрел на меня, не меняя позы, затем поднял голову и показал мне на кресло. Я достал из кармана сигареты и, используя в качестве пепельницы пустую коробку от дисков, сидел и ждал, пока Дуг начнет говорить.

— Есть дело, — сказал он.

В обычных обстоятельствах я бы воспользовался паузой для нескольких шутливых комментариев, но, судя по его виду, обычные обстоятельства закончились пятнадцать минут и четыре километра назад, когда я спал в своей постели. Я затянулся и выпустил дым. Дуг молчал.

— Даже не знаю, с чего начать… — Он снова замолк.

Мой собственный язык так и рвался дать огорченному Саркисяну несколько советов. Мне едва удалось его укротить, но я чувствовал, что долго не выдержу.

— Скажи, в чем дело, а то меня так и подмывает высказать все, что я по этому поводу думаю.

— Лучше и не пытайся…

— Я и не пытаюсь, но слишком уж тяжело сдерживаться. Скажи наконец хоть что-нибудь…

— Совершено крупнейшее ограбление в истории мира. Крупнее не будет, поскольку быть не может…

— Вырезали из скалы и вывезли Форт-Нокс?

— Мы… как государство… скомпрометированы на веки веков, — говорил он, не обращая внимания на мой вопрос. — Полное банкротство! Штаты станут всеобщим посмешищем…

— Хватит сокрушаться над судьбой Штатов! Ты что, разбудил меня, чтобы поплакаться мне в жилетку?

Саркисян встал, как мне показалось, лишь затем, чтобы сильнее ударить рукой по столу.

— Мать твою! — выдавил он. — Я раздавлен…

Я ему поверил. Саркисян, невнятно что-то бормочущий, Саркисян, неуклюже ругающийся, Саркисян, не могущий собраться с мыслями…

— Я буду молчать, а ты говори, — предложил я. — Хочешь сигарету?

— Нет. Ты слышал о Всемирной Выставке?

Вопрос был чисто формальным, но в ситуации, когда меня разбудили посреди ночи, я воспринял его как основополагающую информацию.

— Если бы не то, что выставка открывается через шесть недель, а экспонаты прилетят на неделю раньше, я бы подумал, что ты говоришь о краже этих картин… — осторожно сказал я, чувствуя, как холодеет у меня внутри.

— Это была ложная информация, для публики. — Дуг сел, потом вскочил и начал расхаживать вдоль стола-экрана. — В действительности картины прилетели к нам четыре дня назад и сразу же после отправились в дальнейший путь.

— И никто не заметил, что Джоконда не висит на своем месте?

— Большинство самых выдающихся полотен заменили копиями, некоторые музеи закрыли на ремонт, другие — под предлогом смены экспозиции. Казалось, что никто ни о чем не догадывается. Даже руководство музеев, из которых мы позаимствовали картины, не знало, что и в какой срок будет доставлено в Линкольн. Считая, что перевозка отдельными партиями увеличит риск, мы решили перевезти все сразу, и как оказалось, таким образом облегчили кому-то задачу.

— Скажи коротко: ограбили транспорт с этими картинами?

— Коротко не скажешь, Оуэн. Прадо, Лувр, Эрмитаж… — он вытянул в мою сторону три пальца, — разорены! Такие города, как Дрезден, Дуйсбург, Гей-дельберг, Амстердам, Осло, Барселона, не говоря уже о Ватикане… разорены. Оуэн… Речь шла о Выставке с большой буквы, но лишь полтора десятка человек знали, что там будет на самом деле! То, что знаешь ты, то, что мы сообщили для прессы, — одна двадцатая правды. Выставка должна была называться «Двадцать веков живописи», и это еще было самое скромное название, какое только можно было придумать!

— Мне всегда казалось, что наша мания величия больше всех в мире. — Я бросил окурок в коробку и закурил следующую сигарету. Нужно было что-то сказать, чтобы дать Саркисяну возможность вытереть пот со лба.

— Знаешь, кто там был? — спросил он, бросая мокрый платок. — Перечислю лишь часть. Слушай! Рубенс, Рублев, оба Ван Эйка, Боттичелли, да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Тициан, Тинторетто, Брейгель, Дюрер, Хольбайн, Ватто, Эль Греко, Веласкес, Гойя, Ван Дейк, Рембрандт, Гейнсборо, Жерико, Делакруа, Репин, Ренуар, Мане, Моне, Дега, Сезанн, Ван Гог, Врубель, Пикассо, Дали, Джотто, Снайдерс, Писарро, Сислей, Гоген, Кокошка, Кандинский, Клее, Тулуз-Лотрек… — Он глубоко вздохнул и тряхнул головой. — Я перечислил только тех, кого запомнил. Легче было бы назвать тех, кого в списке нет. Понимаешь? — Я кивнул. — Вся мировая живопись. Не знаю, осталось ли вообще что-либо ценное на своем месте. Разве что в частных коллекциях. Кошмар…