Наль Подольский - Возмущение праха

Однажды он оставил на подоконнике листок из блокнота, над которым перед тем ворковал с долговязым парнем в майке с надписью «Принстон — Дубны». На бумажке было схематическое изображение двух сросшихся бубликов, странным образом частично вывернутых наизнанку.

— Что это за штуковина? — не удержался я.

— Мое изобретение, — небрежно и чуть смущенно пояснил Философ. — Односвязная замкнутая поверхность. Вроде известной «бутылки Клейна», но симметричная, что считалось до сих пор невозможным.

— То есть вроде головоломки? Кубик-рубик такой?

— Ну… в конечном итоге — да, — его улыбка стала еще более смущенной, — видишь ли, как ни странно, в топологические задачки такого рода упираются некоторые проблемы устойчивости ядерных реакторов… в общем, ребятам это нужно, а мне нетрудно.

В эту пятницу его посетила весьма занятная пара. Мужчина — ссохшийся от старости, сутулый, с шаркающей походкой. Его лицо вызывало больное любопытство, оно казалось скроенным из двух половинок совершенно разных физиономий. Слева — аккуратно выбритая белая кожа, подстриженный висок и ухоженная седая бородка, а справа — сизо-багровая щека и темная борода. Женщина выглядела тоже причудливо. Достаточно молодая и привлекательная, она была изуродована нелепой короткой стрижкой и к тому же одета в черный пиджак мужского покроя, с черным же галстуком. Она все время держала старика под руку — то ли сама на него опиралась, то ли следила, чтобы он не упал.

Они разгуливали по двору, курили и спорили, причем старикан казался не то испуганным, не то недовольным, она сердилась, а Философ в чем-то их убеждал. Непонятно почему, я решил, что они обсуждают смерть Чудика.

Наконец там появилась Рыжая и увела Философа, но те двое еще минут десять оставались во дворе и продолжали спорить.

А я стоял у окна и смотрел на эту странную женщину, и она казалась все более привлекательной. От нее исходило очень мощное сексуальное поле, такое, что даже здесь, на расстоянии, на четвертом этаже, я, о существовании которого она не подозревала, испытывал ощущение чувственного контакта с ней.

— Ничего себе синий чулок, — пробормотал я, отходя от окна.

Никакой она не синий чулок, вмешался Прокопий. А уродует себя нарочно, дабы не возбуждать чрезмерную похоть в самцах.

Чепуха, не выдержал Крокодил, ей просто плевать на одежду, она ей вообще не нужна. Она же, как заряженное ружье, в любую секунду готова. Вот содрать бы с нее эти черные одеяния — в постели с ней не соскучишься.

Раздался лязг дверного замка, сопровождаемый неприятным скрипом.

Суки, смазать не могут, откомментировал Крокодил.

Дверь приоткрылась, впустила Философа и захлопнулась.

— Ну, Сыщик, — начал он возбужденно прямо с порога, — хватит спать, настало время действовать!

— Это как? — удивился я.

— Для начала вот так. — Он извлек из кармана пижамы и протянул мне на ладони небольшой черный предмет.

Взяв его в руки, я даже слегка присвистнул: это был новехонький миниатюрный «Кодак», в просторечии «мыльница».

Чутье меня не подвело: там, на дворе, они разговаривали только о Чудике, и теперь нам предстояло его сфотографировать. Мы решили заняться этим немедленно: во-первых, какое ни есть развлечение, но главное — вечером вспышки «блица» в нашем окне могли привлечь внимание. И, как часто бывает, это, казалось бы вполне разумное, решение обошлось нам очень дорого.

Мы начали с «общего вида» Чудика вместе с койкой, потом сняли только его во весь кадр, затем лицо, фас и профиль, и, наконец, крупным планом, участки его бритого черепа, причем на фотовспышку, даже непосредственно перед глазами, он никак не реагировал. На все это Философ потратил десятка полтора кадров, так что пленки оставалось еще много, и мы придумали отснять по фазам, как Чудик поднимается из лежачего положения и усаживается в позу «лотоса».

Уложить-то мы его уложили, но никаких попыток пошевелиться он не делал. Так мы узнали, что Чудик окончательно променял наш несовершенный мир на какой-то другой, более для него приемлемый.

Философ тут же принялся усаживать Чудика снова в «лотос», утверждая, что если бы тот сейчас мог иметь мнение по данному вопросу, то наверняка потребовал бы именно этого. Я помог ему в этом бессмысленном предприятии — не все ли равно, но относительно дальнейшего у нас возник спор. Философ, понятно, хотел поднять тревогу без промедления, я же предлагал подождать пару часов до обеда, ибо Чудику теперь спешить некуда, а мы еще могли нажить неприятности.