Наталья Резанова: Третий день карнавала

Я вздохнула. Поставила на стол чашки. С досадой обнаружила, что одна треснула.

— Ладно. Присматривайся, только не зарывайся. А я пока зайду с другого конца.

Мы договорились встретиться через неделю, если не случится ничего экстраординарного, в кофейне «У дядюшки Якоба» возле Старого моста. За это время я, во-первых, получила заказанные книги, во-вторых, постаралась навести справки о родственниках покойного Бекке. Ну что поделаешь, в таких ситуациях всегда в первую очередь подозреваешь родственников.

Родня Бекке проживала в Переправе святого Павла, небольшом старинном городке неподалеку от Тримейна, выше по реке. Ульрих Бекке служил в городской управе, но из-за своей болезни вынужден был уйти в отставку. Он был не женат и бездетен, за ним приглядывала семья его сестры. Из-за приступов фатальной забывчивости Бекке несколько раз уходил из дому и пропадал, родне приходилось подавать в розыск, из-за чего, собственно, дело и попало в полицейские сводки. После очередного приступа им посоветовали не беспокоить больше служителей порядка и предоставить больного врачам. Бекке ушел в отставку прежде того возраста, когда государство выплачивает служащим пенсию. У него были небольшие сбережения, из них содержание в клинике и оплачивалось.

Похоже, доктор Штейнберг был прав — родственники к смерти пациента отношения не имели.

Что ж, отрицательная информация — тоже информация.

Затем я обратилась к книгам, из которых могла извлечь дополнительные сведения о виконтессе Эльстир и ее особняке. В библиотеке мне выдали несколько ветхих памфлетов времен революции, разоблачавших «развратную ведьму и некромантку», пафосное сочинение какого-то деятеля Реставрации, воспевшего виконтессу как мученицу, и биографический труд историка Соломона Эббинга, вышедший лет тридцать назад и с тех пор не переиздававшийся, в отличие от других его работ.

Негусто.

Первым делом я взялась за Эббинга. Я читала его книги, когда училась, и знала, что пишет он крайне сухо. Но это лучше, чем пафос и романтические выдумки. Чтобы выжать нечто полезное из его пространного повествования, пришлось проштудировать весь этот кирпич. Но кое-что из прочитанного меня заинтересовало. Об этом я и собиралась поведать своим друзьям из сумасшедшего дома.

Когда лет двести назад в Тримейне стали открываться первые кофейни, они считались сугубо мужскими заведениями. Предполагалось, что серьезные господа приходят сюда отдыхать от домашних скандалов, женской болтовни и крика детей, чтобы в тишине и спокойствии за чашкой кофе почитать газеты, сыграть партию-другую в шахматы или в трик-трак, а если поговорить, так о высоком. О политике например. В результате именно кофейни стали местом сборищ недовольных, рассадником, где проросли семена революции. Во всяком случае, так пишет Маккензи. Эббинг ни о чем подобном не упоминает.

В наше время подобная традиция крепко забыта, и это тот случай, когда черт с ней, с традицией. И скучающие барыни, и работающие женщины могут зайти в кофейню выпить кофе с рогаликом, не встречая осуждающих взглядов. Есть, конечно, в городе кофейни и пошикарнее, чем «У дядюшки Якоба», но кофе здесь крепкий, а цены умеренные. Поэтому я порой сюда забегаю.

Либби явилась вместе с доктором, как я и ожидала.

Мы заказали кофе: по-венски для доктора и Либби, по-восточному для меня. Чем хорош дядюшка Якоб — он, разумеется, плохо относится к тем, кто вовсе ничего не заказывает, но, взяв чашку кофе, можно сидеть подолгу. Затем я разложила на столе свои выписки.

— Вот смотрите. «Многие аристократы старого режима сочетали в своем характере самое отъявленное вольнодумство со склонностью к самым безумным суевериям. Не зря авантюристы, подобные Сен-Жермену, Калиостро или Казанове, а в нашей стране — Фамире, находили столь высоких покровителей. Если даже мужчины не могли избежать увлечения магией, оккультизмом и каббалой, то дамы тем более становились жертвами мошенников. Виконтесса Эльстир не была исключением. Подобно тому как маркиза де Роган верила самым нелепым измышлениям Казановы, выплачивая ему баснословные суммы на псевдомагические церемонии, виконтесса Эльстир попала под влияние так называемого магистра Фамиры. Этот уроженец Карнионы уверял, что причастен тайн тамошних магов, чьи традиции сохраняются с древнейших времен. (Увы, древняя земля всегда была богата мошенниками такого рода.) Фамира якобы вызывал как призраки умерших, так и стихийных духов, обитателей иных миров. Однако он переусердствовал. Картины, которые он показывал (вероятно, с помощью волшебного фонаря или тому подобного устройства), оказали такое влияние на впечатлительную натуру Клары-Виктрикс, что она захворала, страшась, в прямом смысле слова, собственной тени, и даже собиралась покинуть особняк, где испытала столь сильный страх, а сам особняк разрушить».