Дмитрий Емец - Череп со стрелой

Из дневника невернувшегося шныра

Gulia (22.45). Прощай! Это мое последнее сообщение! Больше я никогда тебе не отвечу! Я твоя хрустальная балерина! Я разбита вдребезги! Я пишу это, а слезы заливают клавиатуру. Не звони мне, не пиши! Я тебя ненавижу, я умерла для тебя! Наши отношения себя исчерпали! Не смей даже думать обо мне! Слышишь, я тебе запрещаю! На месте тебя в моей груди черная дыра! Прощай навеки, ты, бывший когда-то всем в моей жизни!

Afanass (22.48). Что ты делаешь завтра в два часа дня?

Gulia (22.49). А почему ты спросил?

Gulia (22.53). Аууу!

Gulia (22.59). Я теперь умру от любопытства.

Gulia (23.00). Не молчи!

Gulia (23.10). Ты что, уснул, что ли?

Gulia (23.12). Ты вообще мое сообщение читал?

Gulia (23.59). Мерзавец! Я тебя бросила! Вычеркнула из жизни!!!!!!!!

Gulia (00.00). Не существует

Gulia (00.01). тебя

Gulia (00.02). больше

Gulia (00.02). для меня. См. мою запись от 22.45! Она в силе!

Afanass (00.02). Жаль. А я встретиться хотел.

Gulia (00.02). КОГДА?! Ты врешь!

Gulia (00.02). Ты всегда врешь.

Gulia (00.02). Ты опять опоздаешь на полчаса.

Gulia (00.02). ГДЕ?!

Afanass (00.09). Я тебе позвоню.

Gulia (00.09). Когда?

Gulia (00.11). Знаешь, у меня такое ощущение возникает, что мне одной это надо!!! Ладно, спокойной ночи! Только попытайся не позвонить! Я тебя убью!

Выключая лампу, Афанасий случайно посмотрел на нее и, ослепленный, закрыл глаза. В зрачках пылали огненные подковы электрической спирали. Оставив аську в другом окне, он открыл файл, где у него был дневник. События он туда записывал редко, а чаще сваливал всякие случайные мысли. Даже без дат, что делало дневник похожим на незаконченный, да толком и не начатый, роман. Мысли в дневнике группировались по определенным темам и имели подзаголовки.

Женщины делятся на две группы: первая нуждается в контроле, вторая изо всех сил пытается доказать, что в контроле не нуждается.

Во многих красивых женщинах есть что-то глупое и самодовольное, что лопатой убивает красоту.

Женщина – это не полная, а половинчатая сущность. Ее основа – помощь, любовь и служение. Чтобы ей стать полной сущностью, она должна слиться с мужем, с ребенком или с некоей идеей. Только тогда семя получит землю, на которой способно произрасти.

Лучший способ понять женщину – вообще ее не понимать.

Равноправие мужчин и женщин унижает не мужчин, а женщин.

Как только женщина начинает стричься, она обречена. Она никогда не сможет остановиться.

Порой я думаю: почему мужчины женятся на фуриях, а женщины ищут себе красноглазых психопатов? Видимо, люди скрыто хотят, чтобы контролирующий фактор был где-то вне их. Так им спокойнее.

Я: Ты хоть сама поняла что сказала?

ОНА: Я не обязана понимать что говорю! Я женщина! Каждая моя вторая мысль гениальна, но при этом я совершенно не осознаю ее смысла!

Сейчас, не перечитывая всего предыдущего, Афанасий быстро допечатал фразу:

«Женщина – зеркало, которое ищет, что ему отразить. Если не находит, затягивается паутиной».

Сохранив изменения и больше не заглядывая в аську, худощавый длинноволосый принц перебрался на гамак, поджал колени к груди и, ощущая себя эмбрионом в животике у мамочки, уснул.

Во сне Афанасию было грустно. Видимо, Гуля писала ему по аське, что ее сердце изрезано осколками разбитой любви. Потом настроение у Гули изменилось, видимо она съела пару пирожных, и Афанасий долго смеялся во сне. До того долго смеялся, что Родион слез со своего гамака, подошел и с чисто мужской заботой вложил ему в открытый рот лежащий на полу носок.

Родион временно жил в ШНыре. Возвращаться в Москву теперь, когда понесшие потери берсерки пылали жаждой мести, было безумием. Правда, Родион, чтобы сохранить лицо, такое количество раз повторил, что ненавидит ШНыр и не собирается здесь оставаться, что девица Штопочка, проходя мимо него в столовой, всякий раз зажимала нос и притворялась, что от Родиона воняет. И Родион это терпел, потому что Штопочка есть Штопочка. Ее можно застрелить, но уговорить ее не зажимать нос, когда ей того хочется, нереально.

Кавалерия не убеждала Родиона остаться. Вообще все старшие – Кавалерия, Меркурий, Кузепыч, Суповна – отнеслись к появлению Родиона в ШНыре без малейшего удивления, будто в последний раз видели его накануне вечером. Кивок, улыбка – и все. Один только Вадюша хмурил лоб, скрещивал на груди руки и вел себя как какой-нибудь курортный Грушницкий.

Утром Афанасию нужно было идти в нырок, который он откладывал так давно, что его отговоркам уже не верили. И это было особенно тоскливо: смотреть, как друзья торопливо соглашаются и опускают глаза, не дослушав твою ложь даже до середины, причем соглашаются там, где со всяким другим спорили бы с пеной у рта.