Александр Толстов - Бестиата

Второй был почти на голову выше «змея», а его вытянутое лицо покрывала густая сеть татуировок, за которой не получалось разобрать черты лица. Облачение составляли густо-синие одежды с вышитыми блестящей нитью завитками волн. По присмиревшей перед храмовыми ступенями толпе порхал шепоток из двух имен – «Аспис» и «Эвмахий».

– Гляди-ка, нас почтили вниманием главные затворники Йаманарры, – шепнул кто-то рядом. – Эдевк нынче никак благословен.

Брэнану ничего не говорили ни эти слова, ни передающиеся из уст в уста имена, но он дал бы голову на отсечение – невзирая на иронию, здешним польстило внимание со стороны важных персон.

Молящиеся потоптались перед храмом, слушая длинный монолог верховного жреца о том, что двери храма Аммугана откроются лишь после того, как Йаманарра получит знак благоволения.

На жертвенник, вынесенный служками к площадке перед ступенями, торжественно водрузили большой, пропитанный влагой сверток. Толпа заметно разволновалась, все вытягивали шеи и донимали друг друга расспросами. Жрец откинул край холстины и кивнул, протягивая руку за ритуальным ножом. Брэнан смог разглядеть лишь темный бок, голый длинный хвост и край гребня.

«Черный вестник», – зашептались вокруг, а он вглядывался в мертвое тело, пытаясь понять, что это за тварь. Жрец вспорол глянцевито блестевшее брюхо – кровь брызнула на снег одежд рубиновой россыпью. Запустив руку внутрь, он вытащил наружу красно-черный, истекающий кровью комок, сложил его в поднесенную чашу и отдал нож.

– Мы передаем это нашим благословенным сестрам чистоты! – провозгласил жрец и, не колеблясь, отер руки о белоснежные одежды. – И да будет победа за отцом нашим Аммуганом!

– Быть тому! – отозвалась толпа, едва не оглушив бестиария.

Жрец сошел с алтарного возвышения и удалился в храм вместе со всеми, кто стоял на ступенях. Врата за ними затворились. Йаманаррка обернулась, отерев лоб краем накидки.

– Церемонии закончились, хвала Драконам. Впереди матий. Идем.

Выглядела девчонка измотанной. Тенью следовавшая за ней Никс тоже осунулась. Мать-Таргато, эти пышные торжества и его самого вымотают задолго до того, как начнется бестиата.

В хозяйский дом они вернулись к закату. Отсюда, начиная с первой стражи, его дорога в матий тянулась в гордом одиночестве.

Эдевк пустовал. Открытая решетчатая повозка катилась по улицам к берегу ока, откуда на пароме архиспатия доставят прямиком под стены водяной арены. В палестру незадолго до отъезда прибыл помощник распорядителей игр в сопровождении служителей матия, осмотрел доспехи, оружие, бестиариев и что-то надиктовал писцу.

– Архиспатий – отдельно. Номер камеры – семь, – смерив Брэнана безразличным взглядом, он щелкнул пальцами своей «свите» и скрылся с глаз.

Облака на закате догорали огненно-рыжим и малиновым, на восходе высыпали первые звезды, и небо затягивалось густой синевой. Сумерки сделали мир серо-голубым и зыбким. Скрипели колеса телеги, пахло промасленной кожей и железом кольчужных вставок. По ступеням чьего-то порога тенью проскочила бродячая кошка и шмыгнула в переулок. Город остался безлюдным, изрыгнув почти всех своих жителей на островок посреди Драконова ока. Там они потели в богатых одеяниях, глазели на гостей с материков, ждали начала вечернего таинства и долгожданного кровавого – на сладкое.

К берегу под раскидистыми ветвями цветущей черной вишни прибыли уже затемно – звезды густо укрывали почерневший небосвод. Короткие сумерки быстро проглотила прожорливая ночь, в едва начавшуюся тетру воды еще не привыкшая быстро отступать перед растущим днем. Повозка выкатилась на каменную пристань с причалившим к ней паромом. Вдали над черной маслянистой гладью ока высилась громада матия. Три ряда стройных арок сияли огнями светильников, горевших у подножий статуй и отбрасывавших желтые блики на воду. Шум внутри и движение под нижними арками-входами делали его похожим на живого исполина, беспокойно ворочающегося посреди неподвижных вод соленого озера. Брэнан сглотнул, гоня прочь страх и робость, но колени подогнулись, когда он выходил из повозки. Служители, соскочив с козлов, простерли руки к пристани, молчаливо приглашая переправляться.

Бестиарий распрямил плечи, чувствуя обнаженной кожей каждый ремешок доспеха, и пошагал к пологому спуску. Стоило ступить под сень ветвей, как налетел прохладный ветер, и водопад черных в звездном свете лепестков захлестнул его терпковатым ароматом. Они, невесомые словно перышки, кружились в воздухе, гладя лицо и руки. Один из служителей что-то вполголоса сказал второму, и они закивали друг дружке.