Василий Горъ - Щит

Я неторопливо подошел к отполированной не хуже моего посоха деревяшке и стопой пододвинул ее поближе к хозяину. А когда тот перестал проклинать скользкий пол, меня и Двуликого, негромко сказал:

— Следующий раз сломаю. Тебя…

Тюремщик побагровел, вскочил на ноги, угрожающе набычился и зашипел:

— Да ты… Да я… Да ты знаешь, что…

— А потом прокляну… — бесстрастно добавил я. — Кстати, могу это сделать прямо сейчас…

Жирнягу проняло. Причем мгновенно — он прикусил язык, зачем-то оглянулся и отрицательно замотал головой:

— Не надо! Я все понял!!!

— Тогда веди…

Повел. Периодически сбиваясь с шага на бег. Вернее, на то, что он считал бегом. При этом напрочь игнорировал чуть ли не все требования к сопровождению заключенных: вместо того, чтобы сопровождать меня, следуя в нескольких шагах позади, он бежал передо мной и смотрел куда угодно, но не на меня. Во время открывания решеток, перегораживающих лестницу перед каждым следующим этажом, он позволял мне стоять рядом, а открыв их настежь, не запирал, а торопливо уносился дальше.

Будь у меня желание его убить или оглушить, я бы сделал это без особого труда. Несмотря на кандалы, сковывающие мне руки за спиной. И во двор выбрался бы тоже без труда, благо забрать связку ключей с тела смог бы даже ребенок. Только вот особого толка в этом не было: чтобы пройти два десятка шагов от входной двери и до внешних ворот по плацу, патрулируемому стражей и простреливаемому со стен, требовалось быть богом. Или невидимкой…

Поднимать вверх по лестнице пять-шесть ведер [19] Ведро — местная мера веса. Порядка 8 кг. жира, да еще и бегом, было затруднительно. Поэтому к моменту, когда мы добрались до площадки шестого этажа, тюремщик уже не дышал, а хрипел. Однако, вместо того, чтобы остановиться и перевести дух, попробовал вставить ключ в замочную скважину очередной решетки. Увы, не попал — руки тряслись, как во время лихорадки.

Стер пот со лба. Потом бросил на пол дубинку (!) и вцепился в ключ двумя руками!

Я мысленно восхитился: кажется, такого страха я еще ни в ком не вызывал.

«Вызывал…» — тут же мелькнуло в голове. А перед внутренним взором возникла леди Мэйнария. Лежащая в кровати и с ужасом глядящая на меня. Потом я явственно услышал ее «мама!!!» и увидел, как она теряет сознание…

Видимо, я ушел в воспоминания слишком глубоко, так как не сразу понял, что дверь уже открыта, а мой сопровождающий тихонечко канючит:

— Эй!!! Как там тебя? Нелюдь!!! Идем, а?

Я открыл глаза, оглянулся по сторонам, сообразил, что нахожусь в тюрьме, и заскрипел зубами: коротенький отрезок жизни, подаренный мне в самом конце Пути Светлой половиной Двуликого, закончился…

Услышав скрип моих зубов, тюремщик почему-то решил, что это — часть ритуала призвания Проклятия Двуликого. И дико перепугался: побледнел, вжался спиной в решетку и принялся безостановочно осенять себя знаком животворящего круга. При этом он с непередаваемой мукой смотрел на валяющуюся рядом со мной дубинку и, не переставая, кусал губы.

Мне стало смешно — один из богов королевской тюрьмы боялся! Причем не человека, а слуха, распущенного жрецами Бога-Отступника для защиты его слуг от человеческой неблагодарности!

— Покидая этот храм, ты окажешься один на один с миром, в котором Двуликого считают воплощением зла… — глядя на меня с затаенной грустью, вздохнул брат Арл. — Выжить в этом мире тебе будет непросто. И не потому, что ты недостаточно силен или быстр — просто все то время, которое потребуется тебе, чтобы пройти свой Путь, ты будешь ощущать только два чувства — страх и ненависть…

— Мне нет дела до чьих-то там чувств… — подтянув ремешок на правом наруче, угрюмо буркнул я. — Есть я, мой Путь и мир, по которому он пролегает…

Жрец выслушал меня все с той же грустной улыбкой и пояснил:

— Ты меня не понял! Тебя будут бояться и ненавидеть ВСЕ до единого!!!

Я равнодушно пожал плечами:

— Главное, чтобы не били в спину…

— В спину бить, скорее всего, не будут: гораздо сильнее, чем тебя, они боятся Проклятия Двуликого…

— Что за проклятье? — без особого интереса спросил я.

— Слух, некогда распущенный жрецами Двуликого… — по-мальчишески улыбнулся жрец. — О том, что каждый из вас, Идущих, перед смертью способен воззвать к Богу-Отступнику. А тот, мстя за своего слугу, обязательно предает самой страшной смерти всех, хоть как-то причастных к гибели Идущего.