Джо Аберкромби: Герои

– Зобатый!

Голова непроизвольно дернулась. Голос мужской, низкий и грубый.

– Зобатый, ты здесь?

Он похолодел. Быть может, по жизни ты и разыгрывал из себя прямого резака, но от черных делишек не отойти так просто, без каких-нибудь там счетов, какого рубаку из себя ни корчь.

Зоб вскочил, во всяком случае, поднялся настолько быстро, как нынче получалось, кинулся к скобе над дверью, где висел меч; завозился и чуть не уронил его на голову, вполголоса цедя проклятия. Если кто-то пришел его убить, то вряд ли стал бы звать по имени, предостерегая. Если только этот человек не идиот. Хотя идиоты бывают такими же мстительными; даже, пожалуй, поболе.

На заднем окне ставни были открыты. Можно оттуда ускользнуть в лес. Но если люди настроены серьезно, то они это учли, а с эдакими коленями не уйти ни от кого. Лучше уж выйти к ним через дверь, лицом к лицу. Как он делал, когда был молодым. Зоб тихонько подобрался и, сглотнув, вынул меч. Взялся за засов, прикинул пространство для замаха и осмотрительно приоткрыл дверь, выглядывая из-за косяка. Выйти-то можно, но зачем малевать у себя на рубахе мишень.

На первый взгляд их было восемь, растянутых полумесяцем по сырому пятачку земли перед домом. Пара держала факелы, свет выхватывал шлемы, кольчуги, наконечники копий и заставлял стоящих щуриться в сумраке. Карлы, и судя по виду, закаленные в боях, хотя кто еще остался на Севере, про кого нельзя сказать то же самое. Все увешаны оружием, но клинки, насколько это видно, не обнажены. А это вселяло некоторую надежду.

– Зобатый, это ты?

Он почти успокоился, когда увидел, кто стоит впереди у дома, держа руки ладонями наружу.

– Ну и дела. – Зоб опустил меч и высунул голову чуть дальше. – Можно сказать, сюрприз.

– Надеюсь, приятный.

– А вот ты мне о том и поведаешь. С чем, Черствый, пожаловал?

– Зайти можно?

– Тебе – да, – кивнул Зоб. – А твоим молодцам придется пока понаслаждаться ночным воздухом.

– Ничего, они привычные.

Черствый подошел к дому в одиночку. Вид у него был преуспевающий: борода ухожена, новая кольчуга поблескивает, рукоять меча окована серебром. Он взошел по ступеням и мимо Зоба нырнул в жилище, дошел до середины комнаты, на что ушло не так уж много времени, оценивающе оглядел убранство: лежанку, верстак с инструментами, недоделанный стул, сметенные в угол стружки да обломки.

– Вот оно, значит, как – жить на покое? – спросил он.

– Да нет, у меня там сзади, язви его, чертог. Ну так с чем пришел?

Черствый постоял, переводя дыхание.

– А вот с чем. Могучий Скейл Железная Рука, король северян, пошел войной на Гламу Золотого.

– Ты хотел сказать, Черный Кальдер, – фыркнул Зоб. – А из-за чего?

– Золотой убил Коула Ричи.

– Ричи мертв?

– Отравлен. И это Гламы рук дело.

– Точно? – сощурился Зоб.

– Так говорит Кальдер, а значит и Скейл, а потому это единственное, что можно услышать. За сыновьями Бетода стоит весь Север, и вот я пришел взглянуть, не хочешь ли ты встать тоже.

– С каких это пор ты дерешься за Кальдера со Скейлом?

– С тех самых, как Ищейка повесил меч и перестал давать на пропитание.

Зоб нахмурился.

– Кальдер меня ни за что не возьмет.

– Так это он меня и послал. У него в боевых вождях Бледноснег, и Кейрм Железноголовый, и твоя старая подруга Чудесница.

– Неужто Чудесница?

– Умная женщина, скажу я тебе. А Кальдеру не хватает настоящего имени для второго, который бы вел его карлов. Ему нужен эдакий… резак, понимаешь ли. – Черствый кивком указал на недоделанный стул. – Во всяком случае, думаю, он не плотником тебя зазывает.

Зоб стоял, ошарашенно прикидывая. Предлагается место, к тому же высокое. Опять в кругу людей, которых он понимает и которые, в свою очередь, души в нем не чают. Снова за черное дело, снова втюхивать понятия о правильности, изыскивать слова над могилами.

– Извини, Черствый, что шел из-за меня почем зря в такую даль, но не пойду я. Передай мои извинения Кальдеру. Извинения за это и… за все, что угодно. Но скажи ему, что я – отрезанный ломоть. Что я на покое.

Черствый тяжело вздохнул.

– Эх-х. Ладно. Позорище, конечно, но куда деваться. Передам. – В дверях он, приостановившись, обернулся. – Береги себя, Зобатый, ладно? Немного нас таких осталось, кто знает разницу между правильным и неправильным.

– Какую именно?

Черствый фыркнул.

– В любом случае, береги себя.

И он затопал вниз по крыльцу, а оттуда в сгустившуюся темень.

Зоб глядел ему вслед, вслушиваясь в ощущения: полегчало ли, или взгрустнулось. Взвешивал в руке меч, припоминая, каково его держать. Не молоток, это понятно. Вспомнилось, как этот меч вручал ему Тридуба, как в груди полыхала гордость. И при воспоминании об этом на губах Зоба заиграла невольная улыбка. Каким он был ершистым, нахрапистым, жадным до славы, никакой еще не резак.