– Его сделают лордом-губернатором Инглии!
Долгая неловкая пауза, чтобы это осмыслить. Как губка, набухающая в луже с мочой.
– Лорд-губернатором?
Солнце будто скрылось за тучами. Лицу уже не было так тепло.
– Я знаю. Наверное, будет парад.
– Парад.
«Блядей». От прохладного ветра у Горста рябью пошла рубашка.
– Он его заслуживает.
Верховодил на взорванном мосту и за это удостоен парада?
– Вы его заслуживаете.
«А где же мой, драть его, парад?»
– А что в вашем письме?
«В моем письме? Этой пафосной на него пародии?»
– Да так… Король просил меня занять прежнюю должность первого стража.
Радость с той минуты, как он вскрыл письмо, как-то иссякла. «Лорд-губернатор? О нет! Куда нам до лорд-губернатора. Так, держатель руки короля. Точнее, его хрена, когда он писает. Умоляю, ваше величество, не вытирайте задницу, позвольте это сделать мне!»
– Чудесная новость. – Финри улыбалась, будто все сложилось как нельзя лучше. – В конечном счете война полна возможностей, какой бы ужасной она ни была.
«Какая преснятина. Мой триумф сведен на нет. А лавровый венок истлел».
– Я думал…
Улыбка покинула лицо Горста.
– Мой успех кажется теперь таким посредственным.
– Посредственным? Да что вы, нет, конечно. Я вовсе не…
– Значит, я никогда не буду достойным того, чего желаю?
Финри растерянно моргнула.
– Я…
– У меня никогда не будет вас.
Глаза у нее округлились.
– Вы… Что?
– У меня никогда не будет вас или подобной вам.
Щеки у нее вспыхнули пунцовым цветом.
– Так позвольте мне быть откровенным. Вы говорите, война ужасна?
Он шипел ей это прямо в испуганное лицо.
– А я говорю: хренота все это! Я, драть ее, обожаю войну!
Невысказанные слова из него так и лезли, выкипали. Сдерживать их он не мог, да и не хотел.
– В молчаливых двориках, гостиных и парках Адуи я – вздорная писклявая шутка. Ходячий каламбур. Угловатое ничтожество с фальцетом. Нелепый шут, клоун.
Он подался еще ближе, наслаждаясь тем, что она съежилась. «Лишь так она поймет, что я существую. Так будь что будет».
– Но на поле боя? На поле боя я – бог. Я люблю войну. Сталь, запах, трупы. По мне, так лучше бы их было больше. В первый день я в одиночку отогнал северян на броде. Один! На второй я взял мост. Я, а не кто-то! Вчера именно я взошел на Героев! У меня к войне страсть! Я… по мне, лучше бы она не прекращалась. Я желаю… желаю…
Однако источник пересох гораздо быстрее, чем он ожидал. И он стоял, опустошенный и, тяжело дыша, смотрел на нее сверху вниз. Как муж, что удушил жену и внезапно опомнился, он не знал, что делать дальше. Он повернулся, чтобы сбежать, но ладонь Финри по-прежнему лежала у него на руке, и пальцы вцепились в него, тянули назад. Потрясение пошло на убыль, лицо ожесточилось от растущего гнева, челюсти сжались.
– Так что произошло в Сипано?
Теперь щеки горели уже у него, название города ударило, как пощечина.
– Меня предали.
Он хотел, чтобы его последняя фраза обожгла Финри так же, как ее слова обожгли его.
– Превратили в козла отпущения.
Вот уж действительно, жалобное козлиное блеянье.
– После моей преданности, моих стараний…
Непривычный к многословности голос переходил в писклявое завыванье.
– Я слышала, когда они пришли за королем, вы в пьяном виде отключились с продажной женщиной, – сказала Финри.
Горст сглотнул. Но отрицать это непросто. Он помнил, как с идущей кругом головой выволакивался из той комнаты, пытаясь разом застегнуть пояс и вынуть меч.
– Слышала, вы тогда опозорились не в первый раз, и король вас прежде прощал, но Закрытый совет мириться с этим не стал. – Она смерила его насмешливым взглядом. – Значит, бог поля боя? А, между прочим, боги и черти нам, маленьким людям, часто кажутся на одно лицо. Вы ходили на брод, на мост, на холм, и что вы там делали, помимо убийства? Что создали? Кому помогли?
Он стоял, а бравада улетучивалась. «Она права. И никто не знает этого лучше, чем я».
– Ничего и никому, – ответил он полушепотом.
– Значит, вы любите войну. А я-то считала вас приличным человеком. Но теперь я вижу, что заблуждалась. – Указательным пальцем она ткнула ему в грудь. – Вы герой.
На этом Финри повернулась, окинув Горста взглядом, полным презрения, и оставила его среди раненых. Они уже не казались ему такими счастливыми. Напротив, в большинстве своем они ужасно страдали. Птичье пение вновь обратилось в карканье полудохлого воронья. Восторженность оказалась очаровательным песчаным замком, смытым безжалостным приливом реальности. Ощущение, что тело отлито из свинца.
Читать дальше