Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

Две пары рук разыгрывают представление в маленьком театре теней. Коломбина напропалую крутит роман с мастером меча сёгуном Тэдо, а Петрушка страдает от странной русской любви к Мате Хари, на которой давно женат и которую постоянно колотит во исполнение русского любовного обряда. Проделывает он это с горьким смехом, чем придется и по чему удастся. В непродолжительных паузах между сердечными делами мастер меча с шутом гороховым танцуют менуэт. Женщины смотрят на них не без иронии и толкуют о том, о сём. Коломбину больше занимают моды, Мату Хари – актуальный в её браке тональный макияж. Коломбина с интересом подумывает о Петрушке как мужчине, Мата Хари о Тэдо как объекте оперативной разработки, а также о новом псевдониме. Например, Баттерфляй. Красиво, изящно. Как это будет по-японски? Останавливает женщин на подсознательном уровне: одну – неумение варить загадочные «вчерашние щи», другую – грозный вид прекрасно отточенного самурайского меча. Тэдо тоже подумывает о Петрушке как о мужчине, а тот подумывает в свою очередь исключительно о сёгуновом сакэ. Но этих-то, кажется, ничто не останавливает. Иногда куклы вырываются за край подсвеченного экрана, и становится видно, что глаза у Петрушки пьяные и хитрые, у Коломбины шальные, у Маты Хари опухли и украшены цветами побежалости, а у Тэдо – узкие.

Две ладони Поликарпа заняты бездумным пересыпанием песка, как отменным успокоительным средством: волоски в носу! Зенон! да и вообще, мало ли – нервы же ни к чёрту… Кожа на ладонях быстро сохнет, и поблизости валяется частично уже использованный тюбик с кремом. Для успокоения же Поликарп балуется ножом-баллисонгом – иначе «бабочкой» (как же всё-таки по-японски Баттерфляй? – мучается Мата Хари; Чьо-чьо, подсказывает добросердечный Поликарп), а также веером, тремя бронзовыми шариками и чётками. Вдобавок гекатонхейер жонглирует некоторыми костями философа, доставаемыми из ступы. Костей по ряду объективных причин становится всё больше, они делаются мельче, и Поликарп начинает всерьёз опасаться, что одной пары рук для жонглирования скоро перестанет хватать. Зенон по-прежнему громогласно злорадствует.

Вы не сбились? Полсотни.

Он вьёт из кого-то веревки (хоть знает прекрасно, что дело это женское), таит фигу в кармане, он проверяет, не выпал ли камень – тот, что за пазухой, потирает ладони, предвкушая скорое уже созревание белого Хиосского вина. Его любимого, урожая того… ну, словом, того, благодатного из годов. Он скрестил на всякий случай пальцы (ибо обожает лгать) и растопырил пальцы буквой V (ибо обожает побеждать). Он держит два кулака за Одиссея, своего любимца. Предрассудок? Возможно; однако удача хитроумного итакийца пока не оставляет.

Шестьдесят.

(Между прочим, самую волосатую лапу Поликарп имеет в Олимпийской канцелярии.)

Он простирает длань, указывая верное направление, и подставляет из-за спины рожки вам или мне, когда мы замираем с фальшивой улыбкой перед объективом фотокамеры. У него острый кинжал в кулаке, чтобы заколоть какого-нибудь зарвавшегося тирана и влажная губка – обтереть лицо какому-нибудь тяжелобольному.

Он лущит самые твердые орехи в поисках кристального зерна Истины и самые крупные раковины в поисках зерна чёрной жемчужины. Обыкновенного жемчуга и очевидных истин накопилась уже порядочная кучка. Время от времени Поликарп развлекается тем, что мечет зерно-другое под рыло массивному не по возрасту пятнистому кабанчику, любимцу Артемиды. Будущий Калидонский вепрь, разумеется, не обращает на жемчуга ни малейшего внимания. Его интересует только нежная плоть выпотрошенных Поликарпом моллюсков. Пятак животного в потеках слюны, слышится хруст и чавканье. «Ну и свинья же ты, дружок», – презрительно бормочет Поликарп.

С помощью пары кремней он возжигает пламя по конфиденциальной и весьма, весьма щекотливой просьбе дальнего родича Прометея. Самому Прометею ужасно некогда, он опять уговаривает своего безмозглого братца Эпиметея плюнуть на красоту и обаяние «этой твоей последней шлюхи Пандоры» и не жениться, ни за что на ней не жениться! «Она принесёт неисчислимые беды, печёнкой чувствую!» – сатанеет Прометей.

Да он провидец, мелькает у Поликарпа мысль.

Семьдесят один.

Он вовсю кует счастье, счастье для всех, огромное и чистое счастье из меди, серебра и апейрона. Ему хочется придать поковке безукоризненно точную форму витого рога прекрасной козы Амалфеи, этого атрибута изобилия. Однако Поликарп – далеко не Гефест, поэтому труд его никак не может кончиться. Раз за разом ему кажется, что вот сейчас, всего один пустячный удар, и…