Виктория Гетто - Волк. Юность

Добавим к этому, что справа крепость вплотную подходит к бездонной пропасти, где облака парят глубоко внизу. А слева – неприступная высокая вершина, на которую невозможно взобраться. Скала чуть ли не отполирована и прочна, словно из алмаза. На деле – тёмный диабаз, действительно очень прочный камень, в который ни костыли забить, ни заложить закладку, чтобы та держала трос. Короче – тупик, и есть над чем поломать голову. Поскольку дальнобойность пушек не позволит развалить прочные стены, использовать ружья – просто жечь пироксилин, а обойти невозможно. Как уже сказано, справа пропасть, а слева неприступные скалы…

…Вот наконец я и на вершине. Чего мне это стоило, лучше не вспоминать. Пусть вместо слов об этом расскажут наспех забинтованные, с сорванной до мяса кожей ладони. Словом, мне удалось взобраться на самый верх той горной цепи, к которой притулилась крепость Ридо.

Помогло бывшее увлечение горным туризмом. А уж тренировочная площадка по этому виду спорта у меня на транспортнике стояла в спортзале. Да и попав в новое тело, я физическую форму с самого начала поддерживал, нагоняя нужные кондиции, плюс воздействие психоматрицы… Словом, вооружившись изготовленными по моим рисункам, а потом исправленными до стадии безупречности приспособлениями, я полез.

От нашего лагеря, разбитого перед подъёмом к плоской вершине Ридо, взбираться пришлось почти трое суток. Только оттуда была единственная расщелина в гладком монолите горной преграды. Я лез, замирая на краткий отдых в полузабытье-полубреду в подвешенном на загнанных в трещины закладках гамаке. Наскоро перекусывал, делал несколько глотков воды и выцеливал глазами очередные уступы, трещины и разломы, в которые можно вставить клин и зацепить на него карабин, чтобы, привязав петлю, встать в неё ногой и перехватиться в другом месте…

Орудовал грубым напильником, подгоняя закладки из мягкого металла по форме трещины, забивал молотком иглы… И лез, карабкался, рыча от боли в сорванных мышцах, едва ли не воя от касания живым мясом ледяного камня, проклиная себя тысячи и тысячи раз за то, что решился на такое. Ветер раскачивал тросик, сплетённый из женских волос, который опускается вниз… На четвёртый день я наконец перевалился на площадку вершины горной цепи, смог встать и даже, корчась от боли, найти и сунуть в подходящую трещину самый большой свой кол с кольцом на вершине и убедиться, что тот встал намертво. Затем привязал к нему конец своей страховки, естественно, не весь, зажёг кое-как красный фальшфейер, давая понять своим, что дошёл…

Когда заканчиваешь тяжёлое дело, наступает апатия и какая-то отрешённость. Но сейчас оставалось очень немного. Спустя некоторое время далеко внизу вспыхнул ответный алый огонь. Я отцепляю от пояса связку закладок и карабинов. Это примерно килограммов десять. Думаю, хватит. Отвязываю тросик от петли, пропускаю через неё конец, к которому вяжу весь имеющийся у меня груз, затем бросаю вниз, чуть подальше от трещины. Верёвка скользит, и через некоторое время до меня доходит узел и трос чуть потолще… И так раз десять. Естественно, я больше не принимаю в этом участия – каждый раз верёвку перетягивают с земли. Снизу. Я пока отдыхаю, просто контролируя, чтобы верёвка через металлическую петлю проходила нормально. И вот уже прочный трос пропущен в обе стороны, вверх и вниз. Теперь остаётся ждать.

Поскольку темнеет, я отхожу от края пропасти подальше, достаю из мешка гамак и расстилаю его. Одет я тепло, потому не мёрзну, хотя и лежу на камне, а ночью в горах довольно холодно, если не сказать больше… Утром я вижу, как натягивается трос, начиная вновь ползти, и, когда до меня добирается привязанный к другому концу гигантской петли блок, мне остаётся лишь отвязать его и прицепить мощным карабином к торчащему из камня металлическому кольцу. Затем делаю два надёжных захлёста верёвки на кольце и режу трос ножом. Свободный длинный конец пропускаю через блок, вновь делаю захлёст и сплесниваю концы троса. Распускаю захлёсты и вновь зажигаю огонь. Это последний фальшфейер, тоже алого цвета. Спустя мгновение блок начинает вращаться, медленно, но неотвратимо. А мне остаётся тупо сидеть и смотреть на это убаюкивающее действо…

Ближе к вечеру над обрывом появляются голова, руки и, наконец, целиком человеческий силуэт. Он первым делом бросается ко мне, но я отталкиваю воина и говорю ему действовать дальше, как положено. Тот, косясь на меня, машет чем-то, хотя это без толку – не рассмотреть, но канат вновь приходит в движение, и спустя два часа на террасе находится уже шесть человек. Я уже не могу наблюдать за работой, сворачиваюсь клубочком и закрываю глаза…