Виктор Лебедев - Летящий вдаль

А спустя некоторое время ко мне подходит сам Борман и уводит в сторонку поговорить о делах. Одноглазый начинает издалека:

– Уважаемый, у нас было небольшое недопонимание. Надеюсь, это в прошлом?

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – усмехаюсь я, глядя на одноглазого.

Борман проглатывает мои слова или просто не обращает на них внимание.

– Дело есть, – заговорщически подмигивает он.

– Давай ближе к сути? – мне сейчас совсем не хочется болтать.

– К сути, так к сути. Нужно принести одну вещь с поверхности, она недалеко от нашей Кожуховской. Но есть некоторые… эм… сложности. Оплата: три сотни патронов, двадцать процентов до, восемьдесят после.

– Сорок и шестьдесят, – машинально отвечаю я. – Что за сложности?

– Тридцать и семьдесят, – кивает Борман. – Сложности мистического свойства, а мои люди суеверные, людей во плоти и крови не боятся, а вот перед аномалиями и мистикой пасуют. Ну что, по рукам? По дороге на Кожуховскую расскажу подробнее.

Станция Кожуховская и окрестности

Головорезам на транспорте приходится подвинуться – обратно личная дрезина Бормана везет на одного больше. Джабба недовольно ворчит: он один занимает целых два свободных места. Трясемся в тесноте. Мрак развеивает прикрученный впереди фонарь. Изредка доносится шорох десятков ног – обитатели темных туннелей не дремлют, шныряют, разбегаются от шума дрезины, попискивают в темноте. Свет фонаря время от времени выхватывает их красные глазки-бусины. Такие крысы не опасны, на своем веку я видал особей покрупнее и пострашнее, а эти мало чем отличаются от тех, что водились до войны.

Вдоль стен свисают обрывки кабелей, паутина, обросшая пылью, воздух затхлый, пахнет сыростью. Гудят рельсы, стучат на стыках колеса мотодрезины. Мы движемся медленно, почти крадемся в неприветливом туннеле. У меня ощущение, что я пешком дошел бы быстрее.

– Лысый, чё там с твоей историей? Ты в прошлый раз недорассказал, – подает голос один из бандитов – ехать в гнетущем молчании ему явно не хочется.

Парень с бритой головой тут же оживляется:

– Точняк, братуха! Слухайте. Пришел Пахом в тот лес, где приятеля потерял. Хотел рюкзак его себе схапать, там же все наворованное было, негоже добру пропадать. Нашел ту самую поляну. Ходил-ходил, нет ничего. Будто спер кто-то. Блин, думает Пахом, побывал, что ли, до меня уже кто-то, и слямзил рюкзачок? Расстроился, в натуре. Там же фильтры, антибиотики – все самое ценное забрали с другом из тайника. В общем, порыскал Пахом, пошебуршил и только собрался уходить, как слышит – копошится кто-то в корнях дуба. Он, значит, оружие на изготовку, и туда, пригибаясь, – вжик. Спрятался за камнем и стал глядеть. Видит, показался из лаза под деревом человек. Глядь – а это кореш его сгинувший. Пахом обрадовался и хотел уже броситься навстречу, обнять кореша, да заметил вовремя, что странно выглядит его друг, и двигается странно, и ведет себя по-иному. Пригляделся лучше – и волосы у него дыбом встали. Оказывается, какая-то тварина лесная, неведомая, содрала кожу с лица кореша и натянула кое-как на свою морду, оттого и выглядело лицо каким-то перекошенным. А на одной щеке кожа лопнула, и шевелилось под ней что-то блестящее, да слизь сочилась. А над тварью этой мухи или жуки летали, величиной с патрон двенадцатого калибра. Пахом тогда так пересрал, что летел-скакал по кочкам лесным, потом через кварталы, и ни один мутант местный догнать не смог. Добежал до станции, снимает противогаз, – седой, как старик, вплоть до бровей. А наверх уходил черный, как уголек.

– Ну ты здоров заливать, Лысый! Я уж думал, история правдивая какая, а ты нам тут сказки задвигаешь! – возмущается Борман.

– Но Пахом действительно однажды вернулся с ходки полностью седым, – говорит кто-то из бандитов, и все разом вдруг замолкают.

Так же молча въезжаем на станцию. Оглядываюсь: колонн нет, одно сплошное пространство под полукруглым, черным от копоти сводом. Везде мусор и грязь, на платформе тут и там беспорядочно разбросаны палатки и жилища из гнилых фанерных листов, в центре расчищено небольшое пространство, на котором пылает большой костер и жарится на вертеле свинья. По станции разносится аромат жареного мяса, но он не перебивает вонь, уже впитавшуюся в стены. Слоняются братки всевозможных мастей, с чудовищными татуировками, лысые и патлатые, с щетиной и без растительности на лице, с кольцами в ушах и носу, щербатые, сутулые. Есть и здоровые молодчики, больше похожие на скинхедов, и женщины, все больше под стать своим мужчинам. Бандитский рассадник, одним словом. Находиться здесь не очень приятно, это точно не мое окружение. Наскоро сжевав кусок мяса, запив его кружкой слабо подкрашенного кипятка и получив от Бормана последние инструкции, я отправляюсь в свое очередное приключение. Бандиты вручают мне старенький «калаш» и любезно провожают до гермоворот. Некоторые украдкой крутят пальцем у виска – дескать, только идиот решится взяться за подобное задание. Я посмеиваюсь про себя: знали бы они, через какую мясорубку я уже прошел, может быть, вели себя почтительнее. А всякой мистикой меня не проймешь, бывалые мы.