Джон Миллер: Кеноби

— До чего же пакостный народ, — бросил Ульбрек в пустоту. А потом заснул.

Я наконец доставил свой груз.

Надеюсь, вы, учитель Квай-Гон, можете читать мои мысли: вашего голоса я не слышал с того самого дня на Полис-Масса, когда учитель Йода сказал, что мы можем общаться с вами при помощи Силы. Как вы помните, было решено, что я должен отвезти сына Энакина в безопасное место к его родственникам. Теперь я это сделал.

Так странно находиться в этих местах и при этих обстоятельствах. Много лет назад мы забрали с Татуина ребенка, полагая, что он — величайшая надежда Галактики. Теперь же я привез сюда другого — с той же самой мыслью. Надеюсь только, что в этот раз все сложится лучше. Ведь путь к этому мигу наполнен болью. Для всей Галактики, для моих друзей… и для меня.

Я до сих пор не могу поверить, что Ордена джедаев больше нет, а Республика порабощена Палпатином. И точно так же порабощен Энакин. Голозаписи тех минут, когда он убивал младших учеников в Храме, преследуют меня в кошмарах… и изо дня в день разрывают мне сердце.

Но, пережив ужас детских смертей, мы обрели надежду в младенце. Как я сказал: груз доставлен. Мы стоим на гребне дюны с моим верховым зверем — моей эопи — и смотрим на дом Ларсов. Оуэн и Беру Ларс у дверей с младенцем на руках. Последняя глава дописана; начинается новая.

Я подыщу себе жилье поблизости, хотя подозреваю, что, если буду маячить у них перед глазами, Оуэн захочет, чтобы я переселился подальше. В этом, пожалуй, есть свой резон. Кажется, я притягиваю неприятности — даже в такой глуши, как эта. Вчера мы попали в переделку в Анкорхеде, а перед этим — в одном из транзитных космопортов. К счастью, ни одна из них не касалась меня лично или причины моего пребывания здесь. Но я не могу позволить себе поступать как Оби-Ван Кеноби. Размахивать световым мечом — это все равно что завопить на всю округу: «Я рыцарь-джедай!» Полагаю, даже Татуин не настолько глухомань, чтобы народ не разобрался, что к чему.

Так тому и быть. Отныне и столько, сколько потребуется, я забочусь только о собственных делах и ни во что не ввязываюсь. Я не могу одновременно быть рыцарем на этой планете и оберегать нашу надежду для других планет. Мой удел — отшельничество.

В городе — даже таком захолустном, как Анкорхед, — ритм жизни чересчур высок. А вот глубинка — иное дело. Я уже чувствую, что время здесь движется по-другому: в ритме жизни пустыни.

Да, я полагаю, что все придет постепенно. Я буду жить вдали от чужих глаз, в уединении. И лишь мои сожаления останутся со мной.

Если бы только существовало место, где можно скрыться и от них.

Здесь все отбрасывает две тени.

Так порешили солнца на заре сотворения. Их связывали крепкие братские узы, пока младший не показал племени свое истинное лицо, и это было грехом из грехов. Старший брат попытался убить младшего, как и должно.

Но не преуспел.

Младший — пылающий, кровавый — преследовал старшего по небесному своду. Коварное древнее светило укрылось за холмами, но не суждено ему было найти покой во веки вечные. Ибо младший явил миру лишь свое лицо. А старший явил свою несостоятельность.

И тому были свидетели — на горе себе.

Первые песчаные люди застали битву в небе. Покрытые позором солнца обратили свой гнев на невольных зрителей. Взгляд с небес прожигал смертных, срывая плоть и обнажая тайны души. Песчаные люди видели свои тени на песках Татуина и прислушивались. Младший призывал нападать. Старший повелевал прятаться. То были устремления проклятых.

И песчаные люди отныне были прокляты. Двойная тень святотатства и позора неотступно следовала за ними. Они прятали свои лица. Сражались. Устраивали набеги. Бежали сами.

Песчаный народ предпочитал нападать ночью, когда ни один из небесных братьев не мог им наушничать. Но только не А’Ярк, чье племя всегда охотилось на рассвете. В такое время шепот теней тише — но поселенцы, осквернившие землю, отчетливо видят свою погибель. И это крайне важно: старший брат потерпел неудачу, пытаясь убить младшего. А песчаный народ не потерпит неудачи — как не терпел и раньше, — убивая поселенцев. Солнцу будет преподан наглядный урок, оно научится…

Пора.

— Тускены!

Резкий бросок в сторону старого фермера, криком предупредившего своих. Металлический гадерффай, дробя кость, вгрызается в выбритый подбородок. Жертва повержена на землю, но все еще не сдается, пытаясь сквозь кашель повторить свой вопль: