Константин Соловьёв - Господин мертвец

- Смелый парень, - сказал Дирк.

- Был смелым, унтер. Когда он дотащил своего невольного напарника до наших позиций, оказалось, что он рехнулся, выжил из ума. Общество мертвеца сломало его, как выразился ваш мейстер. Он беззаботно болтал с покойником, смеялся его шуткам и даже не хотел снимать цепи. И когда вы говорите про живое и мертвое, которое навеки связано, я вспоминаю этот случай. И мне представляется человечество, которое цепью безрассудной жадности приковано к мертвецу и обречено вечно тащить его. Попутчиком или наказанием, но этот спутник будет прикован к нам. И, может, когда-нибудь мы все рехнемся, как мой несчастный адъютант, а может, мы давным-давно все рехнулись… Что будет дальше?

Последний вопрос прозвучал резко и в обычной манере оберста. Он все еще выглядел едва держащимся на ногах, но период душевной слабости миновал, Дирк понял это по блеску его выцветших, как фландрийское небо осенью, глаз.

- Ничего не будет, - сказал тоттмейстер Бергер, легко махнув рукой, - Я буду свидетельствовать перед трибуналом о том, что люфтмейстер Хаас, изобличенный в измене, бросился на вас, из-за чего вам пришлось применить табельное оружие. Этого будет довольно.

- Я имел в виду, что будет со всеми нами?

Тоттмейстер Бергер хмыкнул, рассеянно постучал папиросной гильзой по столу, выбивая сор.

- На месте вашего полка будут сформированы новые части Чумного Легиона. В штабе – не в вашем, в тоттмейстерском – есть мнение, что их силами французский фронт здесь будет прорван максимум за три дня. Французы ничего не смогут нам противопоставить.

- Мертвая армия… - пробормотал фон Мердер.

- Да. И она будет шагать вперед до тех пор, пока последний мертвец не ступит на мостовую Парижа. Даже если Антанта выставит по танку против каждого пехотинца. Мертвецы очень упорны, господин оберст.

- Я понял вас, хауптман, - фон Мердер слепо зашарил в пустой кобуре, Дирк поднял и вручил ему разряженный «маузер», - Значит, я здесь больше не нужен.

- Вы выполнили свою работу, господин оберст. Дальше делом займутся те, кто создан для этого. Здесь нужны другие… специалисты.

- Мой полк… - лицо оберста на секунду исказилось гримасой то ли ярости, то ли боли, - Он теперь ваш. Ведите его в Париж. Или куда заблагорассудится. Хоть в ад. Двести четырнадцатый Его Величества кайзера Вильгельма мертвый пехотный полк. Под моим началом служили славные ребята, хауптман, они вам понравятся. Славные, смелые, сильные…

- Уверен в этом. А куда вы направитесь?..

- Я всегда буду с ними. Я же командир двести четырнадцатого. Куда они без меня…

Тоттмейстер Бергер внимательно посмотрел на оберста и обронил:

- Это ваше решение. Но я надеюсь, что мне не придется… служить вместе с вами, уж извините за прямоту.

- Не придется, - фон Мердер сказал это с полной уверенностью, - Вам не придется. Я все сделаю правильно. В голову, значит?.. Неважно. Доброго вечера, господа.

Оберст зашагал к выходу из штабного блиндажа. Двигался он так неловко, что можно было предположить, будто у него ампутированы обе ноги, а вместо них стоят грубые неуклюжие деревяшки.

- Доброго вечера, господин оберст, - сказал ему в спину тоттмейстер Бергер.

Изможденный, нечеловечески-спокойный, с темными звездами вместо глаз, то ли человек, то ли высеченная из неотшлифованного грязно-белого мрамора фигура, он изучал собственную ладонь, мгновенно забыв о чьем-то присутствии. Наверняка и мысли у него были такие же, тяжелые и спокойные, как бегущие по непроглядной поверхности холодного моря волны.

И Дирку отчего-то показалось, что самое страшное таится именно за этой поверхностью. Но заглянуть туда не мог никто из ныне живущих, там, отделенная от окружающего мира так же надежно, как Госпожа отделяет своих слуг, жила душа тоттмейстера Бергера, человека, чудовища и магильера.

И внезапно, с беспощадной жестокостью, пришло понимание.

Понимание мягко ударило в грудь, как шальной осколок, и застряло в ней. Ледяная истина, покрытая бритвенно-острыми зазубринами. Столь простая и очевидная, что казалась отражением собственных мыслей, выдернутым наружу. Слишком страшным, чтоб долго смотреть в него. И слишком тяжелым, чтобы можно было забыть.

Истина вырвала из мертвого тела Дирка остатки потрохов, вывернула наизнанку, оглушила. Она была беспощадна, но в то же время проста, а простые вещи не знают чувств, они просто существуют, подчиняясь определенным законам. И эта истина родилась в сознании Дирка не для того, чтоб принести ему мучения. Скорее, напротив, мучения последних дней помогли ему увидеть ее, ясно и отчетливо.