Дмитрий Дашко - Кремль 2222. Крылатское

– Куда прёшь?! – зло рявкнул он.

– Пусти, Чубарь! Я за отцом.

– Не велено, – покачал головой ополченец и выставил вперёд остриё меча.

– Чубарь, с ума не сходи. Пусти, по-хорошему…

– Сказано тебе – нельзя. Приказ такой. А будешь лезть, кишки выпущу. Не посмотрю, что ты у нас герой.

– Что, завидки берут?

– Дурак ты! Я своё ещё возьму. И тебя на следующем Кругу свалю. Ей-ей! Но пропустить не имею права. Понял?

– Ладно, – согласился я.

Не похоже, чтобы Чубарь соврал. Наверное, и впрямь получил приказ.

На пиру играла музыка. Маленький оркестрик старался вовсю. Мелодия будоражила кровь, ноги сами срывались в пляс. Я не заметил, как буквально был вытащен из-за стола, как попал в тесный круг названых братьев. Я смотрел на их радостные лица, заражался их безудержным весельем. Что-то дикое, первобытное снова пробуждалось во мне. И не было дела, что пир вполне мог быть последним и впереди нас ждала лишь война. Пожили относительно спокойно, так ведь покой не вечен и рано или поздно должен был завершиться хорошей дракой.

Музыка всё сильнее завладевала телом, я растворялся в навязчивом ритме, отбиваемом барабанщиком, а тот и рад – лупил так, что стёкла дрожали.

Это был танец войны и мира, тех, кто вернулся, пришёл с победой. Не знаю, как он выглядел со стороны, но мне на это было наплевать. Победитель смешным не бывает.

Кровь во мне кипела, я выделывал причудливые коленца, шёл вприсядку, потом подскакивал, ходил колесом, крутил сальто и выделывал прочие акробатические кунштюки, всё сильнее отдаваясь во власть музыки.

Мелькали лица ястребков, ополченцев, гостей. Когда мелодия сменилась на более плавную, вступили женщины.

Меня как током ударило, когда я понял, что держу в объятиях Варю и мы медленно кружимся в чарующем танце.

– Мне это снится?

Она вскинула подбородок.

– Снится?

– Да. Как будто во сне.

Варя усмехнулась:

– Нет уж, сегодня спать я тебе не дам. Даже не мечтай! – И она прижалась ко мне всем телом.

Господи боже мой! Да откуда у женщин такая власть над нами?! Её слова обдали меня жаром, окончательно превратив мою волю в воск. Я полыхал от пальцев ног до ушей. Странная волна охватывала меня всё сильнее и сильнее, в висках бешено пульсировала кровь.

– Варя, ты… Ты…

– Что, Нечай?

– Ты самая красивая!

– Я знаю, Нечай, – хихикнула она, пряча лицо у меня на груди.

Я не понял, когда закончился этот танец, как мы, не таясь, покинули пир, как отправились к ней.

Изба, в которой она жила вместе с младшей сестрой (родители погибли три года назад), находилась неподалёку от крепостной стены Комплекса. Никто не смог бы нам помешать.

Мы оказались внутри, наедине, и свет померк для нас, а мир перестал существовать до самого утра.

Они уходили в полутьме, не оглядываясь на зубчатые стены некогда родных кремлёвских стен. Крепкий высокий мужчина, хрупкая женщина со спящим младенцем на руках… Всё их нехитрое имущество поместилось в двух вещмешках, болтавшихся за спинами. Много ли на себе унесёшь, отправляясь в изгнание? А много ли дадут взять с собой? Ладно, хоть оружие не отобрали.

Добрыня по сию пору помнил налитые гневом глаза дьяка из Тайного приказа. Будь у того воля – камнями да палками прогнал. Хорошо бояре в обиду не дали. Уж им-то было известно, что движет Добрыней. Не одобряли, конечно, но понимали. Где-то даже сочувствовали.

Двое пластунов, что выводили изгнанников за пределы крепости, держались чуть поодаль. Оба втайне надеялись, что бывший дружинник Добрыня вот-вот передумает и повернёт обратно, но чаяниям их так и не суждено было сбыться.

Добрыня упрямо шагал вперёд, крепко сжимая побывавший в десятках переделках меч. Цепкий взгляд дружинника обшаривал окрестности, не пропуская ни одной детали. Опасность может притаиться везде. Мелочей за пределами Кремля не существует. Кому как не Добрыне помнить об этом. Ведь сколько было хожено, сколько пролито крови: своей и чужой! Не раз и не два выживал только чудом. Но тогда спину прикрывали надежные товарищи, такие же дружинники, как Добрыня.

И как паршиво, как плохо на душе, что теперь пути-дорожки разошлись навсегда!

Добрыня сделал выбор и был вынужден покинуть стены Кремля.

Его не гнали и не заставляли, более того – измени он решение, передумай, поверни обратно – никто и слова бы не сказал, приняли бы в распростёртые объятья и попрекать не стали! Разве что тайный дьяк вконец обозлится, да наплевать на него! Невместно дружиннику на то обращать внимание!