Лев Вершинин - Сельва умеет ждать

К тому же задолго до рассвета, намного раньше Вождя, в Обитель отправился Мтунглу. Ах, как гордился Дмитрий этой идеей! Гдлами еще всхлипывала, уткнувшись лицом в его плечо, а он, гладя пушистые волосы жены и бормоча что-то убаюкивающее, уже знал, как ее успокоить на много дней вперед, до самого отбытия в Большой Мир.

Для этого нужно одно — поговорить с Мудрой до жены.

Великую Лесную Сестру нельзя ни обмануть, ни запугать, ни задобрить. Она говорит только правду. Заглянув в Дмитрия, она узнает: невозможное на Тверди исполнимо в Выси. А от нее это станет известно Гдлами.

И хотя нгуаби — ох уж эти бесконечные табу! — в военное время лишен возможности покидать поселок иначе, как во главе войска, у него, к счастью, есть Тень. На коже Мтунглу уже совсем мало бляшек, но пока не отпали последние, он связан с Дмитрием незримой нитью; смотря в его глаза, Мудрая сможет заглянуть в душу Пришедшего-со-Звездой…

Как все было здорово просчитано!

И как навернулось…

Рассыпая дробный стук в темной синеве, далеко позади загрохотали тамтамы. И тотчас по левую руку Дмитрия возник ефрейтор.

— Сегодня они были в Ганго, нгуаби. — Мгамба переводил с языка барабанов, едва ли не опережая стук. — Убили пятерых женщин, отпустивших сыновей к тебе. И ребенка. Просто так. И были в Окуэрре. Убили трех женщин. И старика со шрамом. — Мгамба запнулся, смуглые щеки посерели. — Этот старик был моим прадедом, нгуаби. Он убил мвамвинью голыми руками. С тех пор минуло семь десятков весен. — Мгамба прислушался. — Вчера они были в Гарру, в Дгаатати, в Омбийамби. И в Кири-Кири. Про Обитель знает уже вся сельва. Но о Вожде тамтамы молчат.

— Хой, Мгамба! Вдох-выдох. Вдох-выдох. Молчат тамтамы. Мол-чат, су-ки. Мол-чат.

Спокойно, нгуаби. Спокойно, лейтенант Коршанский. Не психуй. Не паникуй. Рассуждай логически, как рассуждал бы Дед…

Тела не нашли. Ни на пепелище, ни на тропе. Ни люди, ни псы. Иначе тамтамы бы знали. Значит, жива. Значит, увели. Да, она красива. Но среди убитых были не хуже. А уходя от погони, пленных бросают. Значит, узнали. Значит, дгеббе. Равнинные нгандва чтут запреты. И не знают Вождя в лицо. Значит, ее ведут в Дгахойемаро. Значит, Проклятый дорвался.

Нет, лейтенант, не жена твоя дура. Сам ты дурак.

Свеликодушничал. Пожалел соперничка, гуманист гребаный.

Ох, повернуть бы время вспять да знать обо всем заранее — не ттаем бы ткнул, зубами б кадык вырвал…

Ничего. Не мир тесен, прослойка тонка. Еще встречу урода. И порву. И Гдлами вызволю. А уж тогда — точно в охапку. И на Землю. Хватит играть в Чингачгука. В индейских войнах победителей не бывает.

Только без глупостей. Никаких блицкригов. Никаких бросков на Дгахойемаро. Может, Проклятый только того и ждет. Он, конечно, козел, но совсем не дурак. Считать умеет. Значит, нужно копить силы. И ждать возвращения Мтунглу. Раз его тела не нашли, значит, Тень идет по следу. Он сделает все, что сможет. Вряд ли ему удастся кончить Дгобози или освободить Вождя. Но уж информацию он соберет.

А Гдлами выдержит, она умница.

И Дмитрий тоже выдержит, что бы ни клубилось перед глазами.

А потом…

Тропу под ногами заволокло алым туманом.

Ре-зать!

Ре-зать!!

Ре-зать!!!

Иначе эта мразь заполонит всю Твердь. Нельзя человеку жить без запретов, ни дикарю, ни гуманисту. Название — дело десятое. Хоть дгеббузи, хоть Конституция. Не зря же Дед, чертыхаясь, лично вписал в Основной Закон Федерации статью пятую, ограничивающую власть Президента статьей первой, провозглашающей Президента умом, честью и совестью Галактики…

Вдох-выдох.

Вдох-выдох. И голос H'xapo:

— Очнись, нгуаби. Пришли!

Сумерки уже сгустились в ночь. Но Кхарьяйри, залитый пляшущим светом факелов, не спал. Единым вздохом встретили толпящиеся у ворот люди измотанных двойным рывком урюков. Расступились перед носилками в голове колонны, пропуская в родное селение тело Мудрой. И, вновь сомкнувшись, двинулись вслед за воинами, к мьюнд'донгам.

Тяжелая, гуще смолы и плотнее войлока, тишина висела над поселком; шорох накидок и шарканье подошв угасали в ней.

Толпа густела. Было в этой людской массе нечто необычное, и Дмитрий не сразу угадал — что, а потом, поняв, поразился: мужчины Кхарьяйри, такие важные, уверенные в себе, взглянув на носилки, робко отступали в полумрак, зато женщин, которым нечего делать на улицах ночью, становилось все больше, и все они были простоволосы, но отцы, мужья и старшие братья даже не пытались одернуть бесстыдниц. И чем ближе подходила к площади скорбная процессия, тем отчетливее разливался в нежном ночном воздухе кисловатый, скребущий гортань запах мертвого дыма.