Лев Вершинин - Сельва умеет ждать

Любопытные жители южных ймаро, случайно оказавшиеся в поселке, останавливались, отводили в сторону повозки и, выпустив на траву стреноженных оолов, тоже поспешали к Двум Валунам, занимали места, молча и сосредоточенно ожидая начала. Толпа все росла.

— Уф! — Пробравшись сквозь уважительно раздвигающееся скопище к невысокому бугорку, открывающему прекрасный вид, обер-опер обнажил голову и тщательно обтер лоб платком. — Пришли. Гляньте-ко, Христофор Вонифатьич, супостат-то наш уже тут как тут.

Крис перевел взгляд с жутковатых безлицых фигур туда, куда указывал Мещерских. На высокой стопке скрученных валиками оольих попон восседал туземец, схожий с каменным изваянием. Длинные, перехваченные желтой повязкой волосы рассыпались по широким плечам, спускались на мускулистую грудь, застывшее лицо напоминало отлитую из меди маску и только глаза, похоже, жили своей, отдельной жизнью: стоило изваянию чуть размежить веки, и толпу окатывало белым холодным огнем.

— Точно ли он, князь?

Обер-опер укоризненно оттопырил губу.

— Экий вы, право, странный, господин Руби. Мне ли не знать? У меня вся тутошняя шантрапа с малолетства на учете, и Ваяку того же, почитай, три раза оформлял приводом. Каналья первостатейная! Помнишь ли, Ромуальдыч?

— Вестимо, батюшка, — отозвался дядька. — Первейший был озорник!

Мещерских нахлобучил фуражку.

— Если хотите знать, огонь был парень. Кабы не я, пропал бы ни за грош; как пить дать, кончил бы каторгой. А так, вишь, аж в Козу залетел…

— Да уж, — хмыкнул Крис.

Обер-опер вскинулся было, поглядел внимательно, однако смолчал.

С реки повеяло прохладой. Спокойное солнце висело над далекими холмами. Зеленые рощи, тянущиеся от самой околицы, пыль, клубящаяся над дорогой, и знакомый запах оолльего кизяка, кучами уложенного поодаль, были столь обычными и мирными, что Кристофер Руби, чуть прищурившись, окинул взглядом группу людей в желтых повязках, окружавших бунтовщика.

— Вы уверены, князь, что он не откажется говорить?

— Я уверен, что все устроится, Христофор Вонифатьич. О! Кажись, начинают!

Один из стоящих вокруг человека-изваяния заговорил.

— Пора, начнемте, дети Тха-Онгуа, во имя Творца, — сказал он не очень громко. — М'буула М'Матади, Сокрушающий Могучих, почтил вас присутствием. Но он не станет вести суд и выносить приговор. Он поручает вам разрешить это богопротивное дело согласно «Первозаповеди» и воле избранных вами людей. Решайте без злобы, без мести, без мягкости, а как велит закон предков, как подскажет вам Тха-Онгуа.

Желтая повязка колыхнулась. Говоривший поклонился народу и судьям, затем, придерживая ладонью длинный ттай, молодцевато вернулся на место и застыл по левую руку М'буула М'Матади.

Люди проводили его молчанием. Недавно еще говорливые, сейчас все они были молчаливы, сумрачно-сосредоточенны, и только со стороны, где расположились женщины, слышались проклятия и брань в адрес Кштани.

— Нечего переводить, — буркнул Мещерских в ответ на невысказанный вопрос Криса. — Лаются, дуры. Между прочим, половина из них такие же шлюхи, если не хуже. Верно говорю, Ромуальдыч?

Ромуальдыч с готовностью закивал.

— Йа Тха-Онгуа ут'кху, кйа Тха-Онгуа утммуакти тху, — поднимаясь с места, нараспев произнес каноноревнитель.

— Тха-Онгуа йкутху мтуа! — ответила толпа, кто громко, кто вполголоса, кто благочестивым шепотом.

— Итак, начинаем суд, дети Творца. Судить будем мы, жители Ткумху, и весь народ по правде, по закону предков, завещавших нам «Первозаповедь», — поднимая над головой желтый камень, продолжал ийту. — Все ли вы знаете дело, которое собрало нас тут?

— Все, все знаем, — донеслось отовсюду.

— Тогда пусть выходит сюда почтенный Йайанду и прилюдно расскажет, что знает, — обращаясь к народу, предложил ийту.

Из толпы вынырнул сумрачный, с хмурым лицом и растерянным взглядом человек в рваной зеленой рубахе секон 'Дхэн 'Дъ и непромокаемых галошах. Держась мозолистой ладонью за сердце, он приблизился к судьям и неловко, с достоинством поклонился.

— Говори! — коротко сказал ийту.

Толпа, затаив дыхание, напряженно слушала.

— Что говорить, — так же коротко ответил Йайанду. — Я всегда был послушен закону. В числе прочих меня взяли прокладывать путь Железному Буйволу, и я копал землю не хуже остальных. Скажу правду: платили мне очень хорошо. — Он вытянул ногу, не без гордости предъявляя городскую обувку, но тут же вновь помрачнел. — И когда мне соседи сказали, что женщина, которая пришла в мой дом из рода Момод'УДиолло, — протянул он с невыразимым презрением, — ведет себя, как сука, как блудливая мйау, я не поверил…