Андрей Мансуров - Безопасность – превыше всего!

И готов!

Потому что из глаз буквально ручьем текут слезы, а между ног возникло ощущение чего-то жидкого, липкого, и омерзительно… вонючего!

Не иначе, как отказали сфинктеры мочевого пузыря и толстой кишки.

Да тут будешь готов рассказать всё, что угодно – пообещаешь хоть решить теорему Ферма, только б не испытать это заново!

Голос а . Пробиваются, словно сквозь вату:

– Ну, как он там?

– Хуже. Одна пятьдесят. Энцефалобарисса показывает, что сдался. С телом… Минутку. Хм. Ф-фу… Полный коллапс. Дальше давать бессмысленно.

– Понятненько. Ладно, раз так – давай его на стенд. Полковник сказал, что ему нужно знать точный предел разрушения.

– Но… Он же погибнет.

– Ну и что? Его так и так пришлось бы деактивировать после всего Цикла. А так – хоть польза будет. Для науки.

– Ввести ему… Снотворное?

– Нет. Реакция должна быть чистой.

– О чем вы говорите, доктор?! Какая, на …ер, «чистая»?! Мы же только что его… А до этого – на Полигоне, станнером… Это на мой взгляд – бессмысленная жестокость!

– Я попросил бы вас, доктор, не разводить сантименты. А выполнять приказ.

– Но – почему без наркоза?! Зачем – бессмысленные мучения этого бедолаги?!.. Он же тоже – хоть и ненастоящий, но – разумный! Такое же существо, как и мы с вами! И имеет право на элементарное сострадание?! Одно дело, когда мы хотим выяснить устойчивость психики… И совсем другое – когда просто… Мы же – не убийцы!

– Довольно! Доктор Мессинг! Извольте выполнять приказ. Иначе я могу решить, что ваши лояльность и дисциплина находится на… Не на должном уровне. Хотите, чтобы я подал Рапорт? Трибуналу, поверьте, будет на…рать на ваши «гуманные» рассусоливания и «сострадание»!

– Да, я знаю, что вы можете «подать рапорт»! И что Трибунал скорее всего прикажет деклассировать, или даже засадить меня на всю оставшуюся жизнь в каменный мешок! Да и трахайтесь вы с ним! С вашим с…ным «рапортом»! И Трибуналом! Подавайте! Но на стенд вам придётся везти его самому!.. А работать с вами теперь придётся доктору Харрису! Потому что я с таким гнусным садистом не желаю даже стоять рядом! Гестаповский палач, мразь! Ни одна уважающая себя муха даже с…ать рядом с вами не сядет! – что-то грохнуло, словно кто-то пнул тележку с медицинскими инструментами.

А теперь слышны торопливо удаляющиеся шаги.

Какое-то время после звука захлопнувшейся двери ничего не происходит. Затем слышны ещё шаги. Неторопливые. Словно идущий раздумывает над чем-то.

А уж сколько поводов для раздумий у него!.. «Ненастоящий!..» Может ли, и правда, так быть, что он – ненастоящий?!

А как же то, что он – мыслит?! И… Все чувствует?!

Поверхность под ним начинает перемещаться – словно огромный стол на колёсиках. Только теперь он может увидеть – все его руки, ноги и грудь облеплены присосочками электродов и от них куда-то под стол идут тоненькие проводки.

Однако вот его закатили под какой-то колпак… Гос-споди – гравитационная камера!

Нет, только не это!

Он забился, замычал, заорал благим матом – рот и лёгкие буквально готовы разорваться от его истошных воплей. Он заметил, как глаза, видимые из-под шапочки у человека, везущего со стороны ступнёй его каталку, морщатся – словно от зубной боли.

Может, попробовать поумолять его?! Не потому, что так учат учебники психологии, а и просто: ОН БОЛЬШЕ ТАКОГО НЕ ВЫНЕСЕТ!!! Он как мог жалобно начал:

– Послушайте! Вы же – доктор! Вы – человек! Во имя человеколюбия, и всего, что у вас есть святого! За что?! Вы же – наш! Вы говорите по-английски! Пощадите! Я ведь такой же человек как вы! Неужели в вас нет ничего человеческого?! Почему вы мучаете меня? Я скажу – скажу всё, что вы хотите услышать! Только не давите! За что ?!.. – он пытался, пока стол не остановился. Не помогли мольбы: как только каталка оказалась установлена точно под чёрной консолью, послышался звук удаляющихся шагов, и дверь в камеру захлопнулась за вышедшим, и так и ничего ему и не ответившим, человеком.

Если его можно так назвать.

Навалилась перегрузка.

Очень скоро он буквально чуял, как мозг выдавливается сквозь уши, а сердце не в силах биться, и просто глупо трепещет, продлевая агонию его столь некстати живучего тела… Звон в ушах становится просто оглушительным, словно вокруг стартуют восемь тысяч ракетоносителей, а кожа лица буквально сползает с черепа…

Возможно, ему было бы приятно узнать, что «полное разрушение», когда ребра, отломившись от грудины, обрушились на легкие и трепещущее сердце, разорвав их острыми осколками и краями, наступило лишь при девятнадцати «Жэ»…