Николай Липницкий - Там, за краем этого мира

В таких случаях говорят: повезло. А ещё: в рубашке родился. Я брёл по заснеженному лесу, перед глазами двоилось и только последние лучи отправляющегося на покой солнца ещё освещали мне дорогу. Похоже, что головой я ударился неслабо, так как сориентироваться, никак не получалось. Всё вокруг казалось мне знакомым и, как будто, совсем незнакомым. По крайней мере, на дорогу выйти, никак не удавалось. И ни огня, ни дыма. А машина загорелась, я точно видел. Именно поэтому и сиганул в лес, поглубже, чтобы под взрыв бака не угодить.

А начиналось всё очень даже неплохо. Светлый, безоблачный январский денёк, лёгкий морозец, папка с удачно подписанными договорами на крупные партии спорттоваров для министерства образования, лежащая на переднем пассажирском сиденье, и пустая дорога, рассекающая лес, словно арктический ледокол бескрайние ледовые поля. Душа пела. Я эту бабу из министерства не один месяц обхаживал, и, наконец, сегодня, всё свершилось. Именно поэтому я бросал нежные взгляды на эту дешёвую папочку зелёного пластика, в которой сейчас лежали бумаги на несколько десятков миллионов американских рублей. Было от чего радоваться.

Олень выскочил из леса неожиданно, и мне ничего не оставалось, как утопить педаль тормоза в пол. Машину занесло и я, как учили, стал выворачивать руль в сторону заноса. У инструктора этот трюк получался даже очень хорошо. Вот, только я не инструктор. У меня ничего не вышло. С замирающим сердцем я смотрел, как моя гордость, мой Мерседес C63SAMG, в неуправляемом заносе слетает с трассы и летит прямиком в мощную старую сосну.

Удар пришёлся в правую сторону, сминая пассажирскую дверь и салон. Зелёная папка полетела куда-то вниз, а потом в лицо ударила подушка безопасности, сбоку слева прилетела другая и я отключился. Впрочем, тут же пришёл в себя. С трудом открыв дверь, я вывалился в снег и тут же увидел, как над смятым капотом потянулся дымок, а потом с лёгким хлопком взметнулось пламя, сначала робкое, но через минуту наглое и напористое, с гулом пожирающее окраску машины под серебристый металлик.

Я сунулся назад в салон в поисках заветной папки, а потом, вспомнив, что, буквально полчаса назад заправил в придорожной заправке полный бак, рванул подальше в лес. Ветки хлестали по лицу, глубокий снег хватал за ноги, а я бежал, каждую секунду ожидая взрыва. Однако, бак не взорвался. Сидя в каком-то овраге, я ругал себя последними словами за всё сразу. И за спешку, с которой выехал из столицы, и за скорость, с которой летел по этой трассе, и за то, что когда-то, посмотрев, как выделывает свои кренделя инструктор, так и не сподобился пройти курс обучения езды по гололёду. И дело, вроде, нужное, а всё некогда. Дела, что б их.

И, всё-таки, где дорога? Неужели, я перепутал направление и сейчас иду в другую сторону? Мороз крепчает, и я в своих щёгольских полусапожках и кашемировом пальтишке стал довольно ощутимо подмерзать. Перчатки так и остались в бардачке, а шапку я вообще никогда не носил. Да и зачем она мне, когда всего-то и ходьбы по улице, из машины и в машину. Тут и перчатки, в принципе, не нужно, но этот аксессуар, скорее, дело имиджа. Лайковые, тонкой выделки, облегающие кисти, словно вторая кожа, они мне нравились.

Неужели придётся вот тут, в этом лесу, замёрзнуть в каком-нибудь сугробе? Господи, глупо-то как! Ног я уже не чувствовал, как, впрочем, и пальцев на руках. Даже уши уже перестали мёрзнуть, а это плохой признак. Как бы не отвалились. Передвигаясь, как на протезах, я тупо пёр вперёд, наугад, уже ни на что не надеясь. Просто не в моих правилах сдаваться, хоть и хотелось забиться под какую-нибудь ель и, свернувшись калачиком, прилечь. Тем более там, под густыми лапами, было так уютно и, наверное, тепло.

Охотничья заимка словно выросла из-под земли. Вот, только что были сплошные деревья, а тут, вдруг, раз, и поляна со стоящей на ней небольшой избушкой, приземистой, словно вросшей в землю своими обледенелыми брёвнами, с низкой покатой крышей, крытой тёсом, и маленькими оконцами. Не веря себе, я растёр уши и лицо снегом, на непослушных ногах прошёл к сложенному из двух крупных валунов крыльцу и, выбив упор, рванул на себя разбухшую дверь. Внутри было теплее, чем на улице, хоть и помещение основательно выстыло. Первое, что я сделал, это, пробив лёд в деревянной кадке с водой, сунул туда руки.

Дождавшись жгучего покалывания в кистях, когда тепло вошло в каждую клеточку застывших ладоней, я вынул руки, растёр их внутренней стороной пальто до жжения в пальцах, и бросился к кривобокой печи, стоящей посередине единственной комнаты. Хвала тем, кто последним останавливался здесь! Запас дров и бересты был, как и огниво на полочке печи. Хмыкнув, я с удивлением рассматривал обломок косы и кусок кремниевой породы с характерным горьковатым запахом.