Борис Завгородний - Рось квадратная, изначальная

И даже более того – притянув к себе рослого Ухаря за уши, до которых едва дотянулась кончиками пальцев, Минута запечатлела на его губах сладкий благодарный поцелуй, отчего махинист смущённо побагровел. Честно заработал! Право слово, Благуше было ничуть не жаль, что поцелуй достался Ухарю, он сам был ему благодарен за её спасение. Ведь он так её подвёл.

А потом какое-то время, облегчённо посмеиваясь и чувствуя, как спадает напряжение схватки, все трое смотрели, как медленно отдаляется от них состав, как уменьшаются безмолвные фигурки бандюков, на этот раз проигравших окончательно…

Тут-то Благуша и обратил наконец внимание на крышу удаляющихся вагонов – окутанный клубами пара, под ясным светом Небесного Зерцала на крыше состава ярко алел развёрнутый гребень огромных алых парусов! Благуша аж замер в немом восхищении – так великолепна, так величественна была эта картина!

Чуть позже удивлённо ойкнула Минута, заметив паруса.

– Все-таки сработало! – удовлетворённо сказал Ухарь, поглаживая пальцами громадные рыжие усы. – Я всегда говорил, что Бова Конструктор – голова! Ну, пар вам в… Хм…

Первый раз родовое ругательство смутило махиниста, и виной тому наверняка было присутствие Минуты. Легко подхватив за шкирку Пивеня, так и не пришедшего в себя, он поволок того в махинерию – словно куль с мукой. А через плечо бросил:

– Ладно, чего там. Пошли-ка праздновать победу!

Ежели бы кто-нибудь сказал, что строфокамил догонит его в дороге сам, по своей птичьей воле, Выжига рассмеялся бы тому в лицо – кого он уж точно не хотел больше видеть, так это подлую птицу. Но камил догнал. То ли голод заставил, то ли прав в конце концов оказался строфник, заявлявший, что от седуна камил убегать не приучен, – не важно. Главное, что камил догнал и, поравнявшись со всадником, несущимся во весь опор, какое-то время молча бежал рядом с заводным, серым в белое яблоко конягой, не особенно напрягая голенастые лапы – что для него какая-то конячья скорость? Тихий ветер по сравнению с бурей. А пегий ошалело косил на птицу глазом, явно узрев такое чудо впервые в своей конячьей жизни.

Выжига же был так погружён в свои невесёлые думы, так занят выматывающей скачкой, что камила не замечал до тех пор, пока обиженная невниманием птица не подала голос:

– Кря!

Вот тогда-то он и взвился, едва не сорвавшись с седла. Оглянулся, узрел бегущего рядом камила, схватился за сердце, закатывая глаза, потом за голову… А когда слегка отпустило, безумно расхохотался. И так, с перерывами, хохотал довольно долго, а камил, недоуменно таращась на странного человека, смирно бежал рядом, налегке, радуясь своей приручённой птичьей душой непривычной свободе, пока не оказался поздно вечером в своём стойле на Северной Станции города-храмовника под названием Простор.

Но то будет не скоро, ибо вечер ещё не наступил, а мы пока вернёмся к Благуше.

Освобождённая от вагонов, Махина лихо мчалась по стальным рельсам.

А Благуша, Ухарь и Минута праздновали победу… Правда, сперва Минута обработала воякам целебной мазью из крошечной баночки, принесённой с собой, ссадины, полученные в сражении (Благуше – заодно и обожжённые пальцы, познакомившиеся с дверцей топки), а уж после гостеприимный Ухарь вытащил из запасника две объёмистые холщовые сумки и предложил своим гостям заняться их содержимым. Сам же с озабоченным видом немедля отошёл к приборной доске, сославшись на срочную занятость. Похоже, сервировка стола относилась к его наименее любимым занятиям. Впрочем, гостей упрашивать не пришлось – после столь активных боевых действий все изрядно проголодались и не прочь были перекусить тем, что Смотрящий послал, а послал он благодаря Ухарю изрядно. Например, пару копчёных зайцев, десяток здоровенных, каждая длиной в четыре ладони, сушёных рыбин, предсмертно таращивших на мучителей глаза и скаливших зубы, объёмный пакет с яблоками, грушами, огурцами и помидорами и три полные трехлитровые бутыли. В двух явно плескалась чистая как слеза так называемая окоселовка – зверь-сивуха, убойное пойло собственноручного изготовления махиниста, а в третьей, к изрядному облегчению Благуши, булькал тёмный пахучий квас. Вспомнив о туеске с долгольдом, благополучно пережившим за пазухой драку с бандюками, слав выставил на стол и его – авось кому захочется испить свежей водицы. Руки слава двигались без участия сознания, помогая девице сортировать снедь, а сияющие восхищением голубые глаза безотрывно смотрели на Минуту, так чудесно объявившуюся в самый последний миг битвы за территорию. Та же, чувствуя его неподдельный интерес к своей персоне, смущённо рдела, отчего хорошела неимоверно, и даже её короткая мужская стрижка начинала казаться славу вполне уместной. В конце концов спохватившись, Благуша перевёл взгляд в сторону Ухаря, совершающего загадочные действия над приборами из вместительного водильного кресла, словно специально спроектированного под его внушительный зад.