Игорь Азерин - Эра падающих звёзд

– На толчке? Ха-ха-ха… – И Витаминыч заржал аки лошадь.

– Да! На губу он тогда залетел. Кажется, на трое суток. Или на пять…

– А что в оцеплении-то случилось? – спросила весело Надя.

– А, ну так это… Стоим мы в оцеплении. И послала мне тогда судьба испытание в лице рядового Саши Нюркина. Поставили нас в пикет возле переезда, вот такого же. Тоже домик дежурного, но без шлагбаума, только с семафором красным, и кусты совсем близко к дороге были. А! Там ещё звонок срабатывал вместе с семафором. Но фишка в том, что звонок сначала, когда нас туда привезли и оставили, работал, а потом Нюркин к нему подошёл поближе – и он заглох. Я говорю, Нюркин – такая персона… Где он, там нарушались физические процессы. Там пространство-время искривлялось в обратную сторону и вибрировало от страха. Рядом с ним начинаешь обращать внимание на своё здоровье, ценить части своего тела… ноги, пальцы, голову… задумываешься о Боге, о судьбе. В общем, умел Нюркин мобилизовать в окружающих лучшие черты личности.

Вслед за Кинуловым начали уже похохатывать Рахматуллин и Паркова.

– Короче. Километрах в трёх от нас была деревня. И Шурик решил туда смотаться: типа, там ларёк с пивом должен быть. Он, значит, ушёл, а я – на посту.

– Какой ты правильный солдат был, Кадушкин, – заметил Ильяс.

– Ага. Там дежурный по переезду ещё подходил поболтать, а потом его по рации вызвали, он взял кувалду с ломом и ушёл. Я один стою. Проходит сколько-то времени, смотрю – Нюркин возвращается. Там дорога резко так сворачивает, но я вижу, он из-за деревьев появился. В руках пакет магазинный. А тут справа – поезд! И так быстро приближается, главное. Впереди – Нюркин, справа – поезд. Но сначала поезд должен был проехать. Ага, должен был. Это же Саша Нюркин! Ему в голову вдруг моча ка-ак вдарила! Он взял и побежал. «Эгей!» – кричит. И бежит. Радостный такой. И красный семафор мигает, мигает. Только теперь без звука. Но всё равно этот-то должен был видеть! Я ему ору, руками показываю – а справа поезд гремит! Уже машинисту махнул с мандражу. Ну и… В общем, они встретились. Не знаю, может, машинист на меня смотрел, думал: «Что за идиот?» – даже свисток дал. Вроде притормозил, а потом пролетел и не остановился.

Кадушкин умолк, словно объявил для себя лично минуту молчания.

– Что, сбил он его, что ли? – спросил Кинулов, оборачиваясь.

– Не то слово… – махнул рукой Денис.

– О Господи! – Надя отвернулась, закатывая глаза. – Вот тебе и рассказ с юмором.

– Не-е! Вы слушайте дальше. Я же не про человека рассказываю, а про полтергейст в военной форме! Тут ещё неизвестно, кто мог с рельсов слететь – локомотив или Нюркин! Я так думаю, шансы у обоих были фифти-фифти. Но тогда я ещё не осознал, с каким явлением природы служил в одном взводе. Короче. Что-то мелькнуло, поезд пролетел, за ним ещё такой сквознячок… Ну, начал я присматриваться… к месту происшествия. Тут ещё машина подъехала, мне сигналит… Это потому, что я посреди дороги встал от неожиданности. Ну, она проехала себе, а я один стою, и Нюркина нигде нет!

Интерес захватил слушателей с новой силой: Ильяс забыл про закат, Витаминыч – про жинкины голубцы, Надя – свою девичью фамилию.

– Перешёл я пути, смотрю – пакет лежит на обочине! Банки из него выкатились, из одной пиво льётся. Вот, думаю, источник неприятностей бьёт почти из-под земли. А дальше, совсем близко – берет наш голубой, десантный! Но!.. Но… Я такого никогда не видел! Он мятый, как носовой платок!

– Так он же, вроде, из немнущегося материала, да? – заметила Надя.

– Ну! – Кадушкин полез в карман и достал скомканный носовой платок. – Вот! Вот такой мятый! Как тряпка! И что характерно: кокарда на нём – плоская, как будто её молотком сплющили. Кокарда плоская, а берет – мятый!

Надя тёрла слезившиеся глаза, а Кинулов поперхнувшись в смехе, закашлялся и опустил стекло, чтобы сплюнуть.

– Смотрю дальше… сапог! Так вот, верите-нет, он такой же мятый, как и берет! Жёваный в хрысь и каблук оторван. Я как увидел его, стало страшно дальше смотреть. Что там будет? Может, там глаза Нюркина смотрят на меня из лужи с лягушками? Может, кишки его развешаны на деревьях, как колбаса в мясной лавке. Или челюсть его нижняя на ветке висит? Ожидаю я, короче, увидеть сюрреализм в стиле Сальвадора Дали… только в мрачных кроваво-красных тонах.

Кадушкин рассказывал с выражением, гримасничая.

– Двигаюсь я, значит, осторожно, чтобы в печёнку человеческую не вляпаться или на сердце ещё бьющееся не наступить. И гляжу… что-то тёмное в траве, под кустом. «Труп!.. – думаю. – Моего боевого товарища». Подхожу… Точно – Нюркин! Подошёл ещё ближе и вижу, что он почти целый. Но на лбу шишка с увеличенным трафаретом кокарды! И шишка знаете, какая? Ма-ма родная! Для такой шишки можно смело требовать у старшины дополнительный головной убор. А отпечаток на ней – высокого разрешения и контрастности. «Вот, – думаю, – об какую твердь кокарду расплющило!»