Василий Гавриленко - Paradisus

Я тщетно пытался вытащить нож, застрявший в плотной доске. Подняв глаза, увидел окаменевшее от страха лицо Николая.

— Привыкай жить с конунгом.

Истопник вздрогнул, теребя в руках кусок бересты.

Поглазеть на костер собралось немного бойцов, большинство предпочло теплые вагоны и горячий концентрат.

Над дюжиной человеческих тел, сложенных в неаккуратную горку — ущербная луна.

«Трупы во избежание увеличения популяции тварей, надлежит сжигать вместе с одеждой».

Приказ за номером 18 инструктивного приложения «Конунг» к Уставу Армии Московской Резервации (УАМР) строго обязателен для исполнения.

— Старуха пыталась на дерево взлезть, — неторопливая речь Богдана, рассказывающего стрелкам о зачистке, оттеняла мои мысли. — Только тощими крюками за кору хер удержишься. Я ее пригвоздил к дереву, целую обойму в спину всадил. А она, прикиньте, лежит на снегу и на меня так смотрит, и шевелит, б… дь, руками. Сука! Я ей — в башку…

— Осама или кто там, — крикнул я. — Начинайте.

Темная фигура с канистрой направилась к горке.

Выплеснулась жидкость, запахло бензином. Потом кто-то чиркнул спичкой.

Взметнувшееся к небу пламя озарило Поляну, стрелков, поезд. Бойцы торжествующе завопили.

Огонь плясал на трупах; отчетливо виднелись головы, ноги, руки, туловища, трещали волосы, плавился снег.

Точно завороженный, я внезапно шагнул вперед, к костру. Из огненного чрева на меня глядело лицо старухи, оно показалось мне знакомым. Черные от копоти губы изгибаются и зовут: «Иди ко мне, и мне станет легче, раздели со мной мою боль». И я сделал еще один шаг.

Сильные руки сжали мои плечи; рывок назад.

Я увидел перед собой перекошенное лицо командира зачгруппы.

— Что ты, ядри твою мать, делаешь, конунг? Поджариться захотел?

В вагоне я прилег на кровать. В груди — пустота. В ноздрях — запах костра. Меня вырвало.

Мало-помалу боль в голове отступила. Я увидел старательную спину Николая, вытирающего с пола блевотину.

— Я сам.

— Это моя работа, конунг, — во взгляде Николая любопытство вперемешку с тревогой: не ожидал, что конунг может проявить слабость?

Преодолевая ломоту в теле, я поднялся.

— Зачем ты, конунг?

— К черту.

Я подошел к сейфу.

Скрипнув, металлическая дверца явила горку белых пакетиков. Я просунул руку в щель между горкой и крышкой сейфа и выудил зеленую бутылку с удлиненным горлом, заткнутую огрызком свечи.

Присел к столу.

Я знал, что по крышам вагонов, перебегая с одного на другой, змеятся снежные вихри, что многие стрелки спят, а те, кто не спит, играют в потрепанные грязные карты либо дерутся за место у печки. Кто-то грызет тварку, кто-то в сотый раз перебирает и смазывает АКМ, кто-то дрочит, кто-то скрипит зубами; кого-то мучает болезнь, кого-то ломка. Мне нет до них дела, даром, что я несу за отряд ответственность перед Лорд-мэром…

— Николай! Брось тряпку и садись.

Не говоря ни слова, Николай подошел и опустился на полено напротив меня.

Я наполнил две жестяные кружки зеленкой. Одну протянул Николаю, из другой, не поднимая головы, отхлебнул.

В носу сразу засвербело, и чтобы не закашляться раньше времени, я закинул подбородок и вылил в рот пойло. Глаза едва не выпрыгнули из глазниц прямо на стол; я нащупал дрожащей рукой кусок тварки, и принялся работать челюстями. Убийственная горечь зеленки сменилось теплотой, разливающейся по телу, точно река по весне.

— Хорошо, — крякнул я, с удовольствием отметив пустую кружку в руке Николая, его покрасневшее лицо и заблестевшие глаза. Не давая рассеяться теплу, я наполнил кружки по новой. Зеленка уже не так жгла горло, в животе и груди становилось все теплее.

— Вещь, — слегка заикаясь, проговорил Николай, кивнув на опустевшую бутылку. — Где достал, конунг?

— Украл, — я засмеялся.

Размахнулся и метнул бутылку, метя в приоткрытое окно. Ударившись о стену, бутылка разбилась, забрызгав пол мелкими зелеными осколками.

— П-подберу, к-конунг, — Николай потянулся к тряпке, но я успел перехватить его руку.

— Оставь, Коля. И называй меня Артуром.

— Хорошо, Артур.

— Так-то лучше. Ну, рассказывай.

— Что рассказывать, конунг… э, Артур?

— Как тебе у меня? … Хотя нет, п-погоди. Давай, что ли, песню…

Николай неловко улыбнулся.

— Что, не знаешь песен?

— Не знаю, конунг.

— А эту… Что-то бье-о-тся живое и в ка-амне…

— Не знаю.

Николай смутился так, словно петь песни должен каждый стрелок.

— Ну лады, слушай…