Андрей Буянов - Сорняк

– Племени Степного волка больше нет. Его охотники все мертвы, а стойбище разорено гтухами. Мы убили гтухов и забираем всё себе. Гото из рода Речной выдры заберёт себе десять молодых баб. Остальных вместе с детьми мы забираем себе. Это сказал я, Миша, из рода Пегой лисицы.

Потом немного постоял, подождав, пока до всех всё дойдёт, вышел из загона и подошёл к брату жены:

– Развяжи их, Таука. Пусть приберутся тут. – Он немного подумал: – Потом помоются и собирают вещи в дорогу.

Тот кивнул, но прежде чем пойти, поймал Мишу за руку:

– Зачем нам столько детей и баб?

– А разве саоты стали такими слабыми охотниками, что не смогут на Большой охоте набить на всех мяса?

– Смогут, – кивнул он. – Но ты не ответил.

Мишка усмехнулся: всё-таки общение с ним не проходит для родичей бесследно.

– Таука, эти дети вырастут и станут охотниками и воинами саотов, они даже думать забудут, что когда-то были Волками. Бабы родят ещё детей, от тебя, Ура, Тона, других охотников. А может, даже Хуг или старый Коит найдут в себе силы. И все они будут верны роду, и любить его станут не меньше, чем ты сам. Знаешь, почему, Таука?

Охотник недоуменно повел плечами.

– Потому что ты их спас от этого… – при этих словах Мишка указал на край посёлка, на котором ещё висели на скрещенных жердях тела. – Понял теперь?

Таука задумался, кивнул и пошёл в сторону загона, больше ничего не спросив. Стоявший неподалеку Ур тоже кивнул. Он подошёл к Мише и хлопнул его сзади по плечу:

– Ты очень умён, Мисшаа. И я с братом будем тебе верными помощниками, когда ты займешь место Койта…

И ушёл заниматься своими делами, оставив ошарашенного Мишку стоять посреди мёртвого уже стойбища, в окружении трупов людоедов, среди запаха крови и разорванных кишок, грязи и навоза. Где-то невдалеке окликнули Гото, сказали, что вода закипает. Что же, признание – это хорошо, а дальше поживём – увидим. Как бы то ни было, но вождём ему быть совсем не улыбалось…

Миша сплюнул тугую, скопившуюся во рту слюну и поморщился от боли в наливающихся синяках, начавших саднить ссадинах. Как бы что ни шло, но пора идти пытаться латать народ. Уже на ходу ухмыльнулся: у саотов в этот раз сильно ранненых нет. Большие порезы есть – как без них, их заштопать, замотать, и всё. А вот таких кандидатов в покойники, как у Гото – нет.

Гтухи напали, когда все стойбище спало, на рассвете. Нападавших было много, четыре раза по две руки. Они вытаскивали из чумов сонных охотников и резали прямо там же. Вождь и ещё рука воинов храбро бились, но врагов было слишком много – их закидали копьями и у еще живых вырезали печень… Стариков и старух поубивали сразу, разбив головы дубинками с каменными навершиями. Женщин и детей избили и, связав, бросили в загон к овцам.

Разделав нескольких молодых охотников и оттащив остальные трупы в степь, половина гтухов забрала часть овец и ушла. Вторая половина осталась. Это случилось руку и два дня назад. Неделя, определил для себя Миша. За эту неделю, как рассказали бабы, их стало на три руки меньше… Редко какая из них могла говорить об этом, в основном скатывались на истерики и молили разрешить уйти рыдать, подальше от костра в степь.

К поселку на холме они шли уже десятый день, и с такими-то темпами идти им предстояло еще дней пять, не меньше…

Стойбище Волков запалили. Свалили в кучу всё дерево, весь ненужный и оставляемый скарб, трупы несчастных, обглоданные кости, найденные тут же, навалили сухой травы и подпалили. Трупы гтухов отволокли в сторону и бросили там – на потеху степному зверью. Теперь Миша очень хорошо понимал ненависть людей по отношению к неандертальцам. И совсем ещё не факт, что случись нападения в один день, то саоты и выдры не встали бы с волками на одну сторону, сражаясь с общим врагом. Случись так, всё могло повернуться совсем иначе. И, возможно, переросло со временем в настоящую дружбу между родами. Но не срослось…

Мишка вышагивал позади вытянувшейся по степи людской змеи, думал о своём, смотрел по сторонам. Его ушибы за это время успели немного рассосаться, во всяком случае, неудобства особого он теперь не чувствовал. Не то что в первые дни, когда любой наклон, любое резкое движение отдавалось неизменной болью. Теперь всё просто ныло, в особенности левая рука и плечо, на котором всю дорогу висел щит.

Бескрайнее пространство вокруг, огромное море зелёной травы, по которой гоняет волны ветер, – все это уже он видел, когда после жаркого лета они шли с Таукой к посёлку саотов. Только тогда трава зазеленела от начавшихся дождей, а сейчас – после зимы. Сейчас в ней ещё различимы яркие бутоны цветов, что покрывают некоторые участки сплошным ковром, а через десяток или полтора дней она вымахает до половины роста человека и закроет всё это великолепие от чужого взгляда. И что для Миши было самое главное – весной ещё не жарко. Не так жарко, как летом, когда суховей гоняет по бескрайнему полю поникшей жёлтой травы, от земли поднимается марево, а на небе, рядом с ослепительно-белым солнцем, не видно ни тучки. От возникшей картины в горле пересохло. Припав к потёртой кожаной фляге, Мишка сделал глоток, поморщился от кислого привкуса, и, закинув её обратно и подвигав плечами, давая вздохнуть коже под лямками щита, нарочито бодро зашагал дальше.