Юрий Корчевский - Знахарь из будущего. Придворный лекарь царя

– Никита Савельев, – назвался Никита.

– Есть такой, проходи. Трапезная на первом этаже.

Поток гостей разделили. На втором этаже гуляли дворяне – князья да бояре, на первом – простолюдины – купцы, ювелиры. Никита был там же. Это в боевом походе князь мог разделить трапезу с простым воином, спать с ним под одним одеялом. То не зазорно, служба. А на приеме царском традиции свято соблюдались. Да еще места за столом по знатности, по древности рода занимались.

В трапезной, где рассаживались неблагородных кровей гости, было попроще, споров о знатности и заслугах не возникало. Но купцы сами расселись рядком, остальные – кто как.

Угощение – что в одном, что в другом зале – было одинаковым, но подавалось на разной посуде. Если боярам да князьям – на золоте, то в трапезной на первом этаже – на серебре. И ложки были серебряные, только вилок не было. Впрочем, в зале для бояр их не было тоже. Но было отличие двух залов.

Когда внесли первые блюда, их сначала перед государем опробовал главный повар, потом – кравчий и стольник, и только потом блюда подали на стол. И зазвучали тосты: за государя, за царицу, за дочь-царевну – «многие лета».

Стольники руководили холопами – чтобы кубки были полны да блюда подносились новые.

Что Никиту поразило – так это частая перемена блюд. За пир – не меньше пятидесяти раз, как не больше. Если приносились говяжьи отварные языки с хреном, то их резали на куски, тут же расхватываемые гостями. А холопы уже несли запеченных гусей с гречневой кашей. Не успели их съесть – а уж на длинных подносах белорыбицу несут аршина в четыре длиной. И за каждой переменой блюд – тосты. Вино лилось рекой.

Шумно стало в трапезной, душно.

На Руси – у государя в том числе – считалось, что гость должен уйти с пира пьяным, едва помня себя, иначе он мог посчитать, что хозяин пожадничал.

Пили романею, мальвазию, рейнское. Водка не подавалась – считалась хмельным для кабаков, для вовсе уж простого люда.

В зале для дворян государь сам отрезал ножом куски мясного и со слугой отсылал тому знатному гостю, кого отметить хотел. То честь была особая. Гость, кому перепадал кусок с царского стола, вставал, принимая угощение, поднимал кубок и провозглашал тост за самодержца. Остальные вздыхали завистливо, поскольку выпадала такая милость не всем.

Пиры обычно длились долго – по шесть-восемь часов кряду. У Никиты от выпитого уже шумело в голове, хотя он не опустошал кубок до дна. Первые тосты за государя он выпил до дна, иначе – обида, поскольку выпив, гости переворачивали кубки, показывая, что ни капли на дне не оставили. Но и пить до дна каждый тост было невозможно.

Часа через три от начала пира в нижнюю трапезную вбежал молодой боярин и громко, перекрывая шум, крикнул:

– Никита-лекарь!

Услышав свое имя, Никита встал. Голоса в зале смолкли.

Боярин кинулся к нему, схватил за руку и бегом потащил за собой.

– Да что случилось-то? – не понял Никита.

– Милославский помирает, подавился! За тобой послали.

– Тогда беги впереди, а я за тобой.

Боярин бежал по коридорам и переходам, крича во все горло:

– Расступись! Дорогу!

Слуги с блюдами в испуге прижимались к стенам, а Никита боялся одного – поскользнуться на гладком и скользком полу. Подошвы у новых сапожек кожаные, по плитам скользят.

Они ворвались в трапезную на втором этаже. У царского стола стояла толпа. Увидев Никиту, все закричали:

– Лекарь! Дорогу дайте, расступитесь!

Мигом освободили проход.

Ни секунды не медля, Никита бросился к столу.

По левую руку от царского места – тесть царский, Илья Милославский. Он сидел на стуле и не мог ни вздохнуть ни выдохнуть, только сипел. Лицо уже посинело, глаза были прикрыты.

Вокруг него, расступясь, бояре да князья полукругом. Хмель из головы сразу выветрился, глаза от ужаса круглые. Не дай бог, Милославский на пиру умрет – примета плохая.

Никита подскочил к стулу с Ильей Даниловичем и крикнул боярину, который его привел:

– Стул из-под боярина выдерни!

Боярин стул на себя рванул, и Никита едва успел подхватить тяжелое тело. Он зашел со спины, сцепил обе руки вокруг боярина в замок на животе и резко рванул на себя. Илья хекнул, и на стол вылетел непрожеванный кусок мяса. Милославский со свистом втянул в себя воздух.

Дворяне вокруг ахнули – то ли от страха, то ли от радости, не понять. А тесть царский раз вдохнул полной грудью, второй… Лицо из синюшного сначала сделалось красным, потом постепенно приняло свой обычный цвет.