Вячеслав Воронов: Запах гари

— Ну, наконец-то.

— Что значит наконец-то? Я сижу целый час…

— Наконец-то вы явились, гражданин… Котиль. Мы уже хотели за вами опергруппу присылать.

— Какую опергруппу? С какой радости?

— Как с какой? Вы обвиняетесь в преступлении.

— Что вы несёте? Какое преступление? Меня избили…

— А чего же вы ждали? Вы проникли на предприятие с целью осуществить террористический акт, избили двоих охранников, которые хотели вас задержать, и удивляетесь, что они защищались?

— Они не защищались! — Котиль почти кричал, лицо его раскраснелось. — Бардаганов избивал меня деревянным бруском, а потом поломал руку о колено!

— Перестаньте орать. У меня есть заявление охранников, все побои сняты, запротоколированы.

— Их никто не бил!

— Ага, они сами мордами о стены бились. Кроме того, при вас была взрывчатка.

— Какая к чёрту взрывчатка?

— Полтора килограмма в тротиловом эквиваленте.

— Что?

— Где вы её взяли?

— У меня не было никакой взрывчатки, что за бред!

— У кого вы её купили?

— Я…

— Отказываетесь отвечать? Значит, вы изготовили ее сами. Значит, готовились к теракту заранее.

— С ума сойти, — медленно проговорил Котиль, глядя в бегавшие глазки майора. — Сколько тебе заплатил этот урод?

— Выбирайте выражения! — глаза майора метнули искры, он весь напрягся, но затем, успокоившись осознанием собственной власти, снова расслабился. — Положение ваше и так незавидное, а вы ещё на рожон лезете.

Котиль глядел в пол казённого заведения, не зная, что ответить, понимая бесполезность каких бы то ни было доводов. Глубоко вздохнув, он заставил себя сосредоточиться, понимая, что дело принимает серьёзный оборот.

— Вы можете отделаться лёгким испугом, — продолжал майор с рычанием в голосе. — А можете…. — он многозначительно, медленно положил ладонь на какие-то бумаги и постучал по ним крепкими пальцами. — В общем, я не буду тянуть резину. Некогда мне… Вы журналист, грамотный, в смысле… Всё прекрасно понимаете. Мы не дадим делу ход, если вы угомонитесь. Если не станете больше совершать противоправных, я бы сказал даже — антиобщественных поступков. Все документы будут лежать и ждать, когда вы выкинете очередную глупость. Тогда уж не обессудьте. Вам всё понятно?

— Да.

— Ну, наконец-то. Вообще у нас правосудие гуманное — прощать такие преступления. Хорошо, что избитые охранники зла на вас не держат. Скажите спасибо. Люди у нас добрые, хорошие. Вы согласны со мной? Всегда поймут и поддержат, если человек оступился.

Он вещал монотонно, словно убелённый сединами, давно уже равнодушный к своему занятию лектор на кафедре; пальцы его время от времени постукивали по бумаге. Эмоций за пределы начинавшей заплывать жиром маски лица он не выпускал — сказывалась многолетняя привычка.

Котиль почувствовал, что ему стало тяжело дышать. Он сделал глубокий вдох, но воздуха всё равно не хватало. Он замечал за собой такое уже несколько раз с того дня, как его выписали из НИИ, и объяснял это неполным выздоровлением, слабостью после перелома и отравления.

— Что с вами? Вам плохо? — равнодушно спросил майор не для того, чтобы помочь, а для приличия. «Сбросьте его в пропасть», — мог бы велеть таким тоном какой-нибудь всевластный кровавый диктатор.

— Ты что, с перепою? — вёл дальше начальник полиции, изменив тон, почувствовав, что можно уже фамильярно и даже грубо; в голосе его послышалось презрение. — Смотри, вырвет тебя тут, в кабинете. Убирай потом за тобой. Иди, иди на воздух, ты мне больше не нужен.

— Что тебе сказали в полиции? — спросила Вика, гремя на кухне кастрюлями, время от времени помешивая варившуюся кашу. Она была на десять лет моложе Котиля, короткая модная стрижка, ироничная нервная улыбка, уже прочно въевшееся в поведение, в жесты недовольство жизнью. Домашний халат подчеркивал её стройную фигуру.

— Чтоб не дергался, сказали.

— Ну, вот видишь, и я о том же. Будешь правды добиваться — только голову расшибешь. Почему бы не жить, как все люди, хотя бы после того, что произошло! Нормально жить, завести ребенка…

Она утерла слезу, схватила полотенце и стала с остервенением тереть руки, словно они были в мазуте и обычному мытью не поддавались.

— Послушай, Вика, ты же знаешь…

— Знаю, знаю, никто ни в чем не виноват. Просто бог не дает, и все тут…

Она швырнула полотенце на тумбочку, с вымученной улыбкой подошла к Котилю, сидевшему на табурете за обеденным столом, взъерошила ему волосы и прижала голову к груди. Забудь, все забудь, говорил весь её вид, нежные руки, мягкая грудь. Ничего не было, ни избиений, ни экологических катастроф, ни отравления людей. Мир катится в одному Богу известном направлении, катится со скрежетом, скрипом, треском, неуклюже, но мощно, с огромной, накопленной столетиями инерцией. И не стоит пытаться остановить его, иначе он раздавит тебя, как букашку, и никто этого не заметит. Живи как все, тихо и спокойно, подстраиваясь под это неуклюжее, но грандиозное движение, не высовывайся, пригибайся. Полезно даже вообще забыть, что ты человек, существо, наделённое разумом, чувствами. Стань животным, чтобы выжить, просто маленьким зверьком, который не протестует, виляет, лавирует среди жизненных бурунов и скал. Постарайся быть там, где не штормит, где равнодушно, тупо выполняя приказ, не придавят к земле сапогом.