Никита Чирков - Вектор - Жизнь и смерть

Выкинув из головы страшные мысли, позволить резвиться которым – это скользкий путь в ту сторону, где, кажется, сама смерть лучше, нежели витание в неизвестности и непонимание даже простейших ориентиров, Портер изучил маркировки дисков и понял, что если и искать новые детали неизвестной истории, то либо в предыдущих данных, либо отправиться за пределы убежища. Подобное расследование (а ничем иным он не может назвать сегодняшнюю работу) было у него последний раз как раз перед прилетом сюда.

Следуя известной системе постепенного анализа и сортировки данных, Портер вытащил старые жесткие диски из шкафа – а их было немало – и разложил по отделам серверов на полу, слева от терминала, где места побольше. Пять стопок, каждая имеет по 4-5 дисков размером с приличную книгу. Имея имена и фамилии, не трудно найти то, что оправдает крайне дотошный и даже неожиданный интерес к абсолютно неизвестным ему личностям.

Неожиданная целеустремленность ребенка, желавшего удивить результатом своего труда, возникла и окатила Портера, как волна, заставляя предвкушать личную гордость и похвалу перед самим собой. Он уже не думал о безопасности, голоде или дискомфорте, вызванном физическим изменением. Абсолютно полностью сконцентрировавшись, как он всерьез считал, на расследовании, Портер не заметил даже, каким насыщенным стал его день. В нем загорелась настоящая искра, ведущая к преображению перспективы его жизни – от невероятно удручающей к вполне оптимистичной, но все еще прячущей за горизонтом некое новое, близкое к надежде ощущение.

Несколько забыв о счете времени, Портер искал любые упоминания об объектах своего полного внимания, ведя отдельную тетрадь, куда записывал даты, имена, локации, и все это с целью проследить историю одной семьи. Красная тетрадь размером А3 в клеточку с твердой обложкой почти всегда была у него в руках, благо увечье его руки пока что не лишает моторики пальцев. С каждым днем изменения кажутся настолько незначительными, насколько легко не заметить существенного влияния этих самых изменений. К счастью, он был правшой, а держать в левой руке открытую тетрадь на сто листов не составляло труда. Записывать и вести простую схему Портер начал практически с последнего сообщения, отправленного родителями своему сыну Нику – мальчику 10 лет. Не спеша он разматывал клубок в обратную сторону, пытаясь уследить все движения трех людей.

Мальчик прибыл с родителями на Вектор по требованию руководства станции, когда находка из скоплений небольших метеоров только-только была идентифицирована как «новая жизнь». Они даже не знали тогда, как скоро изменится их жизнь и жизнь их мальчика. Как следует из анкеты и отчета о прибытии, до этого они работали в орбитальном городе Ядро – как раз там, где строились подобные Вектору космические станции. Там они жили, там и познакомились, там и родился Ник. Если верить резюме с прошлого места работы, нареканий к Джил и Крейгу нет, хотя отдельно отмечаются их любовь к единственному сыну и забота о нем – порой даже, как в другом отчете подметил психотерапевт, несколько излишняя забота. Найдя медицинскую карточку, отправленную еще с Ядра, Портер узнал о том, что роды проходили трудно, из-за чего ребенок много болел в детстве. Но главное, оправдывающее их чрезмерную заботу: Ник – это первый рожденный у них ребенок, до того было два выкидыша… Несмотря на все трудности, мальчик был крайне любопытным, хотя и спокойным, но совершенно не обремененным умом. Учителя ставили ему хорошие оценки, особенно в дисциплинарном плане, порой даже отмечалось, что он «необычный ребенок».

«Он мечтает увидеть природу, настоящую. Все время рисует леса, поля, океаны, даже горы совсем невозможных форм, и мы с мужем всегда спрашивали, почему именно такие, а не обычные. И он отвечал, что хочет посетить все планеты, чтобы увидеть все виды и формы», – рассказывала Джил с гордостью за сына по видеосвязи матери одного из новых друзей сына на Векторе. Видимо, они сблизились, как часто бывает у родителей дружащих детей. Джил и Крейг очень поощряли все его стремления к новому: не успевая привыкнуть к рисованию, мальчик уже пытался сочинять музыку, и только надо было приложить усердие – как его тянуло к архитектуре, что было понятно, ведь станции, на которых он вырос, крайне похожи друг на друга и не блещут красотой.

Портер читал их переписки с друзьями и учителями, где, разумеется, основная тема – это дети. И лишь одно он видит четко и ясно настолько, насколько необходимо потерять счет времени, чуть ли не утонув в бесконечных хвалебных словах и всех проявлениях любви к единственному сыну. В своем детстве он отлично помнит то, насколько по-разному и в то же время одинаково его отчитывали отец и мать после жалоб учителей на плохое поведение, которое, разумеется, брало корни именно из дома, а точнее – из двух домов. Когда Портер получал нагоняй от отца, слов было мало, да и те ограничивались конкретикой и взыванием к логике с сухим причинно-следственным событием, после чего шли тумаки – как говорил отец, «в воспитательных целях», но не доходившие до крови. Хотя боль от пощечин тыльной стороной руки он помнил долго. Когда же это была мать, то вместо родительского разговора, понимания и любви ему приходилось быть на приеме психотерапевта, где нельзя было ничего, кроме анализа каждого слова и действия, словно он изначально был неправильный. Порой, когда он был у матери, жалел об отсутствии тумаков отца, а когда был у него – жалел о невозможности просто говорить…