Никита Чирков - Мы лучше

И вот он снова здесь, в месте, которое объединяет прошлое и настоящее, каким‑то необъяснимым образом оголяя абсолютно все чувства, будь то хорошие или плохие, но не оставляя возможности сохранять нейтралитет. Итан сидит на скамейке из дерева и металлических опор, со спинкой и двумя подлокотниками – простая конструкция на небольшом куске земли. Иногда ему бывает интересно: был бы подобный эффект, напоминающий водоворот с полной потерей контроля над мироощущением и чувствами, если бы он приходил сюда не к конкретному человеку, а просто так, позволяя додумывать истории людей, чьи имена и, зачастую, фотографии он видит над датой рождения и смерти. Кладбище было странным местом, определить окончательное отношение к которому, даже за долгие пятнадцать лет, так у него и не получилось.

Все эти годы он приходит в одно и то же место, к одной и той же могиле, с именем его младшей сестры – Валентины Майерс. Казалось бы, его любовь к ней вновь должна пробуждаться приятными воспоминаниями, но с другой стороны, куда более личной, никому не известной стороны, противоположной всему хорошему, связывающему их двоих, он с болью признается, что не хочет сюда больше приходить. А все потому, что вместе со счастливыми воспоминаниями о его маленькой сестре всегда дают знать о себе иные, куда менее приятные события прошлого, ненависть к которым не раз затмевала любовь.

Он старался, правда старался, и убеждал себя не раз, смотреть на мир куда оптимистичнее, игнорируя то, что он помнил об их родителях, прилично давно покинувших этот мир. Валентина, к его искреннему счастью, не знает, как отец и мать конфликтовали не только по поводу воспитания детей, но и по вопросам своих личных жизненных путей… И это в возрасте, приближающемся к сорока годам… Мама хотела, чтобы муж, спустя столько лет, имея двух детей, наконец перестал быть мечтателем и поменял работу в благотворительных организациях на пусть и менее благородную, но куда более стабильно оплачиваемую. Она устраивала истерики, сокрушаясь о том, что вышла замуж не за того мужчину, а после позорно исчезала из семьи на недели. Она не могла жить с тем, кто неспособен правильно расстанавливать приоритеты, тратя все время не на родных детей и жену, а на несчастных и немощных людей, которые были для него большей семьей, чем настоящая… Что было само по себе лицемерно, ведь стоило отцу притронуться к бутылке, так вся филантропность и эмпатия заменялись ревностью и гневом, самобичеванием и разочарованием… Кулаки, крики – настоящая война в четырех стенах между двумя сторонами, не видевшими своего счастья прямо под ногами. Все закончилась тем, что дети остались сиротами, толком не успев познать семейного счастья. В порыве гнева муж лишил жизни жену. После впал в депрессию, отчего его, изначально долгий срок в тюрьме закончился преждевременно из‑за успешного выполнения наказания собственными руками, равносильного преступлению. Итану Майерсу тогда было всего пятнадцать лет, в то время как его сестре – одиннадцать.

Но сегодня он пришел не из‑за желания успокоить совесть, не раз заставляющую его неразрывно связывать факт непосещения могилы с неуважением к памяти его сестры, хотя, казалось бы, совершенно неважно, как часто, и бывает ли он вообще здесь, ведь не проходит ни одного дня, когда бы он не вспомнил свою маленькую родную сестру. Ему не хватало ее голоса, пусть наивного и детского, но такого чистого, преисполненного нотами добра и любви к старшему брату, заботившемуся о ней, несмотря на загруженность учебой. Он скучал по ее взгляду, словно видевшему все и всех насквозь, за которым так же пряталась мысль, услышать которую всегда было в радость. Ему не хватало того неопровержимого знания о том, что она рядом, как и возможности обмолвиться переживаниями или радостями в любое время, обсудить все, что только возможно, и быть честным, как ни с кем другим. Воспоминания, какими бы реальными и явственными они ни были, зачастую легко перепутать с грезами, где все возводится в абсолют. Сегодня он пришел практически перед восходом солнца, потому что ему не хватает ее как никогда ранее, ведь сегодняшний день не просто может, он должен изменить всю его жизнь.

– Здравствуй, – с трудом выдавил из себя Итан, хоть и сидел здесь уже около часа, но с чего‑то надо было начать, и он выбрал путь наименьшего сопротивления, позволяя себе отдаться эмоциям, игнорируя тот, не отпускающий, болезненный факт, что он так и не простился с ней. Здороваться ему попросту не было нужды, ведь она всегда была с ним, в его памяти и сердце, и говорил он сейчас все же не камню, а ее образу.