Екатерина Лесина - Наират-2. Жизнь решает все

— Что ж, подтвердилось сразу несколько предположений. Смотри, склана. Чувствуй. Запоминай. Тебе снова предстоит искать подобное.

Искать… Постоянно искать… Если не искать — жажда, голод, смерть… Дай, дай, дай… Раздави, предай… Отруби, отрежь… Ешь, ешь, ешь…

Элья содрогнулась, а Бельт принялся вытирать ладони о куртку… почти касаясь рукоятей кинжалов.

— Кувард описывал его без красных жил, — пробормотал мэтр.

— Их и не было. Столько — не было. И камень был не в темный желток, а в золотарницу. Светлее.

Ассс… Ассс… Ассс…

Аттонио кивнул и совсем бесцветно произнес:

— Знаешь, Элья, я сейчас должен хвататься за волосы и скакать до самого каменного свода, в общем — буйствовать в радости. Но ничего такого я не чувствую… Я думал, что в лучшем случае он умирает. А он растет.

— Он? — Туран уже знал ответ. Он здесь, вокруг, примеривается, не зная, как можно дотянуться до добычи. Он сверлит камни корнями, расползается.

— Он — Понорок. Еще маленький, пробившийся под самым боком другого. Выживет ли?

Выживу, выживу, выживу… Рядом — большое и старое, слабое… Жить, жить, жить… Пить, пить, пить… Тихо, много, долго… До самой смерти… Его смерти… Их смерти…

— А если выживет, — глухой голос скланы раздавался поверх нечеловеческого, — то станет Понорком Понорков.

Нора, нора, норка… Далеко, глубоко, надежно…

— Маленькое чудовище сожрет большое. И какое из двух страшнее?

Туран прыгнул раньше, чем склана сделала шаг. Только поэтому он успел ухватить её, провалившуюся в зёв, сперва за куртку, а после за локоть. Рядом плюхнулся Бельт, одной рукой вцепившись в Турана, а другой помогая удерживать Элью.

Бескрылая висела полумертвым мотыльком, насаженным на крючок, и желтая пасть уже смаковала добычу.

Серые веки смежены, пальцы мягки…

Склана открыла глаза, когда золотарница с её запястья ловко обвила петлей три руки.

Аджа!

Белая птица запуталась в золотом поводке и нелепо била крыльями по прутьям решетки.

— Мудр-р-рейший Рыр-р-рах!

Сидя в кресле Лылаха, посажный Урлак ел очередной апельсин. Корки усеяли весь стол, разбавляя унылые цвета кабинета. Пожалуй, только они, да еще барахтающаяся в клетке птица, придавали комнате иллюзию жизни. Всё остальное — пустые шкафы, вскрытые доски пола, взрезанные настенные кожи — твердили об обратном. Впрочем, Урлак был рад гибели этой части дворца.

— Р-р-рырах! Р-р-рырах!

Лылах, Лылах…

Ты был ласков с Агбаем.

Ты устроил побег каганари и Юыма.

Ты прозевал кхарнца.

Ты приказал Стошенскому мяснику прикончить склану-спасительницу… Ты ведь?

В Шестиконечной башне так и не удалось добиться ответов. Но они уже не нужны. Вместо них Лылах предпочел пространные разговоры о войне и мире, словно какой-то паршивый кхарнский писака. Кстати, вот еще одно доказательство.

— Разве моя вина? — повторил в пустоту Урлак. — Разве моя вина, что лишь воюя, Наират живет в мире с собой?

Посажный смахнул со стола ароматные корки и подошел к клетке. Она распахнулась легко, а вот с затянувшейся петлей пришлось повозиться. Птица терпеливо ждала, пока с лап бережно снимут шелковый шнур, а когда её, белокрылую, вытащили из-за решетки — вытянула вверх голову, подставляя горло для почесывания. Посажный дунул на перья, пощекотал под клювом и подошел к окну.

Где-то далеко ревели трубы, помечая особую казнь.

— Р-р-рырах мудрейший!

Птичья шея переломилась легко, и белый комок, трепыхаясь, вывалился в окно. Трубы смолкли.

Как и ожидалось, мир не содрогнулся.

Содрогнулась пещера. Стенами, сводом, полом, который двинул в живот лежащему Турану и пошел щелями, разваливаясь на глазах. Расползся студнем, заглатывая склану.

Дай, дай, дай! Еще! Вкусно! Смерть в ней прячется, старая, давняя, вкусная! Еще! Еще! Не Большому — мне! Большой много жрет-объедается! А я? Я?! Съем, съем, съем! И его съем — в нем много! Вкусно! Яррра! Море диких всадников, давно пересохшее во времени! Но ведь оно было!

Туран попытался потянуть склану на себя, но сам соскользнул ближе к зёву и чуть не рухнул на…

…золоченые шпили, что протыкали облака, словно бабочек. Лоснились светом купола, сияли многоцветьем витражи. Клыкастые звери дремали на портиках колонн, другие лежали, охраняя лестницы и проходы. Третьи таились под крыльями-мостками, что подобно пуповине связывали здания друг с другом.

Город был прекрасен, даже умирая.

На дальних стенах — прощай, белизна, выеденная пламенем — гибли люди.