Яна Завацкая - Эмигрант с Анзоры

Все это началось в тот осенний день, когда я заканчивал неделю административной повинности в новом корпусе. Вообще-то я сборщик, и довольно неплохой, но административку рано или поздно получает каждый. Как правило, она куда хуже основной работы. В этот раз я залетел из-за того, что после отбоя возвращался от Пати – заговорились, называется.

И что самое интересное, за эту неделю она даже ко мне не подошла ни разу. Хотя влетел я из-за нее, и по справедливости, она тоже должна была бы сейчас на новом корпусе работать вместо своего парашютного цеха. Могла бы хоть в столовой подойти, посочувствовать… вот и пойми, как она к тебе относится.

Я помню, что работал весь день один. Как обычно на административке, меня поставили туда, куда по доброй воле никто не полезет. В подвалы нового корпуса – вычерпывать воду. Была холодрыга – градусов пять всего, уровень воды (ледяной) значительно превышал уровень моих резиновых сапог, насос то и дело ломался, я проклинал все на свете. Под конец я вычерпывал воду совковой лопатой. Единственное, что во всем этом было радостного – завтра мне уже не придется заниматься всей этой ерундой. Я приду в свой чистый и сухой цех, встану к родному сборочному столу… Буду обмениваться краткими репликами с ребятами, и на перерыв пойду вместе с ними.

В этот день, кроме всего прочего, я не обедал. Административщиков не отпускали днем в столовую, нам должны были привезти обед на объект, но я прозевал это время – точнее, меня забыли позвать наверх. К вечеру у меня уже и голод прошел – так, слабость какая-то и апатия. Даже в столовую не очень-то хотелось идти. Но это привычное состояние, на него я просто не обращал внимания.

Уровень воды остался довольно низкий, завтра следующие бедолаги будут уже тряпочками за мной собирать. Бригадир глянул одним глазком и отпустил меня без замечаний.

Надо было бы, по идее, зайти домой и переодеться в сухое. В сапогах у меня хлюпала степлившаяся жижа. Но дискомфорта я уже не ощущал – привык, а наша общага стоит в полуаре от нового корпуса и в четверти ара от столовой. В шесть часов же столовая уже открывается. Пока туда-сюда бегаешь… К тому же я просто устал. Короче говоря, я направился в столовую прямо в строительной брезентовой спецовке, в резиновых сапогах. По дороге заскочил к Арни в мастерскую.

Арни, как и мы, работает сборщиком. Хотя у него талант, и в школе он даже обучался на специальных художественных курсах. Но мест в Магистерии Искусств не предвидится, так что художником ему не быть все равно. Однако, так как профессиональный художник у нас на весь Лойг только один, Арни то и дело освобождают от работы в цеху – плакат нарисовать, стенгазету оформить, лозунг… И слава Цхарну, что так получается. Арни от природы такой тщедушный, что долго бы не протянул, если бы не эти творческие передышки. Талант всегда его спасал, талант и голова…

Мастерская находится в том же здании, что и столовая, и клуб – только вход с другой стороны. Я опасливо огляделся по сторонам, тщательно вытер свои говнодавы о коврик и приоткрыл дверь.

Арни был в мастерской один. Рисовал что-то гуашью, склонившись над столом. Он поднял голову, посмотрел на меня сквозь очки, прищурившись, и тут же заулыбался радостно.

– Ландзо! Привет! Заходи, чего ты…

Я вошел, тяжело ступая сапогами, бухнулся на сиденье. Весь стол был завален волнами белой бумаги – я отодвинулся, не задеть бы спецовкой. Арни как раз выводил алой гуашью слово «Родины». Вытянув шею, я прочитал весь лозунг. «Во имя Родины и Цхарна горят молодые сердца».

– Видишь, наглядку готовлю, – смущенно сказал Арни. – К приезду комиссии. Сказали, обновить надо… Плакаты все старые, посерели.

– Ты жрать-то пойдешь? – осведомился я.

– Ты знаешь… надо бы закончить лозунг. Хочу сегодня уже чтобы было готово… – Арни будто оправдывался. – Может, ты на меня в столовке возьмешь?

– Ладно, возьму, какой разговор…

Арни стал быстро работать кисточкой. Я даже залюбовался – до того ловко это у него получалось. Остренькое очкастое лицо, бледное, с голубыми внимательными глазами, склонилось над бумагой. Белесые волосы торчком. Кисточка крепко сжата в длинных, ловких пальцах, костистая, с синеватыми прожилками, рука движется легко, будто играючи. Посмотрел я на эту бледную Арниевскую кисть, и отчего-то сердце дрогнуло… глупо. Но так я всегда относился к Арни. Арни, братишка, друг, ближе даже, чем брат родной. Такой беззащитный, слабый… Арни закашлялся, будто подтверждая мою мысль. Кашлял он всегда, сколько я его помнил.