Франсис Карсак: Бегство Земли. (Cборник)

Я не собираюсь писать историю катастрофы или завоевания Теллуса: все происшедшее давно изучено и подробно изложено в трудах моего брата. Я хочу просто рассказать о своей жизни. Может быть, вам, моим потомкам и потомкам моих товарищей, будет интересно узнать, что испытал и повидал человек, рожденный на другой планете и перенесенный сюда в результате небывалого и не до конца объясненного явления. Вам, живущим на этой планете, которую вы считаете своей по праву рождения, трудно понять, сколько мы выстрадали, пока не преодолели отчаяния и не поняли, какое великолепное будущее открывается перед нами.

Для чего я пишу? Наверное, сейчас лишь немногие захотят прочесть эту книгу, потому что суть ее всем известна. Но я пишу для будущего. Я помню, как на неведомой вам Земле, затерянной где-то в космосе, историки ценили высоко свидетельства очевидцев. Пройдет пять-шесть столетий, и моя книга тоже станет ценным документом, ибо это рассказ свидетеля, который собственными глазами видел Великое Начало.

В то время, с которого начинается мой рассказ, я вовсе не был согбенным и порой болтливым стариком. Мне было всего двадцать три года — целых шестьдесят лет пронеслось с тех пор, как стремительный поток! Я знаю, что стал ниже ростом, движения мои утратили былую точность, я быстро устаю и меня мало что интересует в жизни — разве только дети, внуки, да еще, пожалуй, геология. Мне бы посидеть да погреться на солнышке — если так можно сказать, — ведь здесь их два! Руки мои слишком дрожат, я не могу писать, а потому диктую повесть своему внуку Пьеру. Мне помогает дневник, который я вел все эти годы.

Его я уничтожу, когда книга будет завершена. Все, что важно, останется в книге. А что касается моих скромных радостей и огорчений, мне совсем не хочется, чтобы историки копались в них с неутомимым и часто жестоким любопытством.

Я тороплюсь. Лишь временами я останавливаюсь и гляжу в окно, за которым колышется на ветру пшеница. И порой мне кажется, будто я снова у себя на родной Земле. Но потом я приглядываюсь и вижу, что деревья отбрасывают две тени.

Немного о себе. Для вас, моих ближайших потомков, это неинтересно. Но скоро ваши дети и дети ваших детей забудут даже о том, что я вообще существовал. Много ли я сам знаю о собственном прадеде?

В июле 1975 года закончился мой первый год работы ассистентом на геологическом факультете в Бордо, городе на Земле. Мне было двадцать три, и, хотя красавцем меня не называли, скроен я был ладно. Сейчас высохший старик кажется смешным в этом мире юных гигантов, но на Земле мои сто восемьдесят три сантиметра и массивная фигура были не так уж плохи. Это для вас сто восемьдесят три — всего лишь средний рост! Если хотите знать, как я выглядел, посмотрите на моего первого внука Жана. Я был таким же темноволосым, носатым, рукастым, и у меня были такие же серо-зеленые глаза.

Я любил свою работу и был искренне рад, когда пополнив багаж знаний, я покинул университет и вернулся в лабораторию, где за несколько лет до того впервые зарисовал окаменелости. Теперь меня забавляли ошибки студентов, которые путали близкие виды, хотя для искушенного человека разница сразу бросалась в глаза.

Итак, подошел июль. Экзамены закончились, и мы с моим братом Полем решили провести отпуск у нашего дяди Пьера Бурна, директора новой, только что построенной в Альпах обсерватории. Гигантское зеркало ее телескопа диаметром пять с половиной метров отныне позволяло французским астрономам соперничать с их американскими коллегами. Вместе с дядей должны были работать его помощник Робер Менар, необычайно скромный, несмотря на свои огромные знания, сорокалетний холостяк, и целая армия астрономов, вычислителей и техников, которые к моменту катастрофы либо еще не прибыли на место, либо находились в отпуске. Так что к нашему приезду в обсерватории кроме Менара были только два дядиных ученика — брат и сестра, Мишель и Мартина Соваж. В то время я их еще не знал.