Юра Мариненков - Исповедь

– Никогда раньше не любил, как вы вешали на мои плечи какую-то дополнительную работу, – тихо, словно шепотом, вытянул из себя он настоятелю.

– Да, для тебя это всегда было самым неприятным, – спокойно сказал отец. – Ты никогда не хотел с любовью делать то, что я на тебя возлагал.

– Отче, – более уверенным голосом, словно выйдя из спячки, начал Рома. – Как можно было любить всё это?

– Такой вопрос, брат мой, ты должен был всегда задавать именно себе. Ты когда-нибудь это делал?

Рома немного задумался, уверенно думая, что совершал это неоднократно, но в итоге, так и не нашел доказательств этим самым своим уверенным помыслам. Он молчал, всё так же, где-то глубоко внутри себя, держа эти горячие и нелегкие воспоминания всего прошлого.

– Вот именно за всё это и нужно было любить.

– За что?

– Как раз и за сложность этих трудов. Ведь ты и сам знаешь, как человеку порой не просто прийти к истинной вере.

Рома ничего не отвечал, всё так же грустно, тая в себе этот недобрый огонек и смотря в темноту.

– Ты когда пришел, то я сразу понял – Москвич. – Отец немного засмеялся, тепло поглядывая на молчаливого Рому. – Ты же тогда приехал, как сейчас помню, со своими книгами, техникой, одеждой и даже со своими мыслями. Конечно, это было не плохо и отчасти даже правильно, но ты, брат мой, приехал в обитель, где все живут не так и все пытаются подойти как можно ближе к Богу, а не отдалиться. Ты, вроде как, тоже был горяч поначалу этой целью. У меня даже в памяти ещё осталось, как ты раньше пытался ходить с нами на ночные молебны, как ходил с нами в купель.

– Вы даже на ночном молебне, отче, заставляли меня читать эти записки, – так же резко, как и в тот раз, перебил его он.

– Да. Я делал всегда это, чтобы ты во трудах этих и постиг божью благодать. Ты ведь стал от нас в какой-то момент отдаляться. Стал перечить братьям, больше уединяться и закрываться в себе. Я же это видел.

– У меня свои представления о Боге, – сказал Рома именно то, что всегда держал в себе, боясь в какой-то момент выпустить наружу.

Отец Михаил немного улыбнулся, никак не удивляясь его словам и взяв свои матрасы, подсел к нему ближе.

– Знаешь, брат, это совершенно верно. Каждый воспринимает Господа по-своему. Кто-то считает, что общается с ним под какими-либо эмоциями, кто-то же под влиянием каких-то поступков, ну а кто-то думает, что обретает истинную связь с Богом после того, как полностью завладеет своим контролем.

На последних словах Рома немного зашевелился, видимо понимая, что в этих вариантах есть и его взгляды.

– Но главное в том, что невозможно обрести настоящий покой и начать общаться с Богом, не пройдя всех его испытаний.

– Так эти испытания были не от Бога, а от вас, отче, – тут же поняв, о чем речь, сказал Рома.

Отец снова приятно посмотрел на него. В его лице всё так же странно было лишь тепло, словно он и не знал, что такое гнев?

– Я старался, мой дорогой брат, чтобы ты через эти небольшие трудности увидел те, которые могу тебе дать уже не я.

Здесь и был тот момент, когда Ромина глубокая злость в первую же секунду потухла, ещё даже не успев толком понять, что стоит за этими словами, но уже примерно понимая их смысл. Он сразу почувствовал на душе какое-то непонятное состояние, будто бы сам лично сбросил с себя всё то, что мешало ему раньше существовать и холод, шедший сверху, моментально пробрал его до костей.

– Может быть ты вспомнишь, как к тебе когда-то приходил, тогда ещё, её будущий муж? Помнишь?

– Да, – тихо и резко ответил он. – Конечно.

– Ты же помнишь, да, с чем он к тебе приходил?

Он лишь молча и еле заметно кивнул своей головой.

– Я тогда думал, что ты всё сделаешь правильно. Я помню, как надеялся, что все те испытания, которые я давал тебе, не прошли даром и полагал, что ты начнешь смотреть на мир более чистыми, добрыми и по-настоящему христианскими глазами. И в итоге, ты поступил тогда, как, скорее всего не хотел бы Господь.

– Вы же сами видели, какое это было…

Рома боялся сказать как-то плохо, зная, что говорить, теперь уже о скорее всего мертвом человеке, более грешно.

– Какой он был плохой человек? Думаю, вы это не забыли.

– Ну и что? Тогда тебя это не должно было волновать в том, чтобы не давать ему наставлений, которые он сильно ждал, даже не особо веря в Бога.

– А что тогда? Что должно было меня тогда волновать?

– Любовь, – немного протяжно, словно с какой-то ноткой ностальгии о чем-то хрипя, проговорил отец Михаил.