Максим Субботин - Сердце зимы

Кто-то напомнил про порченого мамонта, и этому тоже приписали божественный промысел и заступничество славного предка. Арэн хотел напомнить, что мамонт-то был всего один, к тому же молодой, но, поразмыслив, махнул рукой. Хорошо, если зверь отбился от стада. А если нет? Если где-то окрест бродит несколько десятков обезумевших животных? Права была Миара, ох как права: в Северных землях свои устои, свои порядки. Они народ, родившийся в снегах и в снегах же закаленный. Северяне не станут слушать чужестранца, когда дело коснется их традиций и обычаев, хоть усрись. Если этот чужестранец не докажет, что может быть полезным и что союз с ним сулит им выгоду.

– Нас Скальд направил, – добавил один из мужчин. – Чтобы показать, что предок отвел невзгоды.

– Нужно отнести добрую весть остальным.

– Эх, жаль только, скотину перевели. – Крос с досадой подергал косицы в бороде.

– Зато шкуры целы, – ответил ему кто-то. – Весна пришла, яки и буйволы вернутся на пастбища, не пропадем. А там, глядишь, и ярмарки пойдут, соберем у кого что есть, закупим овец и коз на развод.

Арэн грубо перебил их, отчего-то раздосадованный на себя. В отличие от северян, которые уже и думать забыли об осторожности, он продолжал прислушиваться к каждому шороху. В загривке отчаянно колола необоснованная тревога. Засвербела гадкая мыслишка: вот бы сейчас из-за домов выбралась орда людоедов. Тогда бы он не чувствовал себя так, будто его собственная поспешность стала причиной стольких смертей. Не уведи он людей из деревни – кто знает, быть может, все остались бы живы.

Но каким бы ни было его предчувствие, Яркия стояла спокойной, нетронутой и совершенно безопасной.

Отыскавший огонь в Большом очаге северянин обшарил несколько домов и вернулся с факелом. Мужчина поджег смоляную головешку факела от тлеющей ветки, пламя вдохнуло всей грудью, распустилось на оголовье живым цветком.

– Возвращаемся, – бросил Арэн.

Возвращались неспешно, берегли от ветра драгоценное пламя. Снова наткнувшись на убитого недавно мамонта, дружно поворотили носы от зловония, которое распространялось вокруг. Кое-где шкура зверя расползлась, будто животное гнило уж не один день, в буром мясе копошились личинки. Арэн решил, что они завелись внутри еще до того, как зверь издох, и положил себе не забыть прокалить клинок над огнем. Кто знает, какая на нем осталась зараза? Мужчины поскорее миновали порченое место, северяне в который раз прокляли Шараяну и ее отродий.

А потом им наперерез выехали всадники. Вернее – всадницы. Арэн не сразу заметил трех женщин на коротконогих лошадях, точно карауливших в небольшом редком подлеске. В таком и одному не укрыться, а тут втроем – вот что значит расхлябанность. Как только всадницы приблизились и стали видны их расписанные краской лица, северяне спрыгнули с лошадей и принялись отбивать уважительные поклоны. Всадницы все, как одна, были седыми и старыми, но рисунки на их лицах отличались. Одна из старух, в накидке с лисьей каймой, поприветствовала путников, те ответили пожеланиями долгих лет и чтобы Скальд множил их мудрость.

– Кто вы? – спросила всадница. Говорила она на северном диалекте, но Арэн с горем пополам разбирал слова.

– Мы из Яркии, Мудрая, – на северном же ответил за всех Крос.

Старухи переглянулись, будто безмолвно совершили короткий разговор. Арэн начинал волноваться: стоянка могла затянуться, если северяне и дальше будут обмениваться вопросами и традиционными пожеланиями. А северяне на берегу все это время оставались беззащитной и легкой добычей.

Мысли дасирийца постоянно возвращались к гниющей туше мамонта и нетронутой деревне. Вдобавок у него снова разболелась ушибленная во время землетрясения голова, он стиснул челюсти до зубного скрежета и попытался заставить себя вслушаться в разговор. Они продолжали говорить на своем языке, Арэн едва ли понимал больше двух-трех слов из десятка, но суть уловил. Мудрые выехали из Высокого леса по ту сторону разбитого тракта, повернули на восток, чтоб миновать расселину, там застали снежный буран и потому задержались в дороге. Дасирийца так и подмывало спросить, почему же они не заговорили погоду, не повернули ветер. Но вряд ли северяне поддержали бы его обвинения.

Разговор продолжался. Мужики пересказали всю короткую историю их злоключений. Зашли издалека, начав с того, как в деревню приехали чужестранцы, а с ними девушка с черной отметиной Шараяны. И если про Арэна и остальных чужестранцев говорили уважительно, то всякое упоминание девочки неизменно сопровождали плевками. Даже история с призванным духом-защитником звучала в их устах иначе. Все вкупе дало Арэну еще один повод понять – северяне скорее умрут, отдаваясь воле традиций и обычаев, чем примут недостойную, по их мнению, попирающую устои помощь. Станут ли слушать Хани в Белом шпиле? И будет ли Белый сьер слушать его самого? Тубы с письмами всегда были при нем, Арэн то и дело проверял, на месте ли послания, от которых зависело большое количество жизней, в том числе – жизни его собственной родни. И, если так случится, что мгновения его жизни будут сочтены, ему хватит одного предсмертного вдоха, чтобы двумя словами сделать свитки непригодными для чтения. От того, попадут ли они не в те руки, зависело даже больше, чем от согласия Торхейма. Арэн не сомневался, что отца скорее огорчит отказ Белого сьера, чем смерть сына. В конце концов, сыновей у него куда больше, чем союзников.