Дмитрий Володихин - Штурм бункера

В свои двадцать восемь она была как восемнадцатилетняя: свежая, гибкая, легкая.

– Я готова, милый.

Высокий, чуть оплывший парень в одних шортах-хаки медленно стянул с головы бандану, по которой плавало из угла в последнее фото Дага Тэнга. Погладил бритую голову. Погладил рыжую бороду, как у тролля. Погладил то место, где под кожей сидел давно отключенный за неуплату аларм-чип. Затем нарочито медленно вытащил из рюкзака пенку и бросил ее на пол. Улыбнулся простодушной улыбкой Локи.

В свои двадцать шесть он был как сорокалетний: грузноватый, громоздкий, медлительный.

Она подошла к нему, приобняла одной рукой, другой притянула к себе голову и поцеловала в губы.

– Ну, скажи мне это, милый Бубер!

– Я люблю тебя, Клайд.

– И я люблю тебя, Бубер.

С этими словами она шагнула назад и провела уверенный хук ему в челюсть. Бубер шатнулся, но устоял. В конце концов, два года занятий женским боксом не способны увеличить весовую категорию «мухачки» до настоящего полусреднего, а у него был именно полусредний.

Она спокойно, сберегая силы, пробила его блок хай-киком, следующим хай-киком врезала по ребрам, а затем так заправила лоу-кик по лодыжке Бубера, что хлопок прозвучал, будто выстрел из духового ружья. В конце концов, четыре года занятий кик-боксингом какую угодно мухачку уравняют со средневесом…

…если, конечно, этот средневес не занимался три года джиу-джитсу и не выступал за университетскую команду на турнирах по грэпплингу. А в условиях гравитации под сорок процентов от земной вообще бороться гораздо удобнее, чем драться. Бросковая техника рулит.

Бубер «удлинил руку», проводя ложный джеб, девушка предсказуемо ушла полуоборотом и хорошенько приложила пяткой в солнечное сплетение, но в контратаку вошла медленно. Это вообще была ее слабинка: Клайд медленно контрила. Бубер захватил ее ногу, вытянул кверху, затем шикарной подсечкой отправил девушку в тэйк-даун. Лежа на полу, она пыталась сопротивляться: оставался вариант хорошенько лягнуть его в череп, дальше отключка, а затем пробуждение милого в четком удушающем захвате… Но, кажется, он предусмотрел этот вариант. Поэтому мгновение спустя Клайд попалась на простенький болевой: Бубер забрал ее руку.

Она билась, как могла, пытаясь освободиться. Снесла ногой стол с неубранной посудой, и грязные тарелки разлетелись по всему номеру. Отбила локоть об стену. Разок достала Бубера коленом. Хорошо достала. Он, кажется, застонал. Или ей показалось?

Однако… ну что такое базовый боксер или даже кикбоксер против грэпплера в партере? Обреченная фигура.

Когда Клайд стало очень больно, она замолотила незахваченной рукой по его ляжке. Ей хотелось стонать и выть, но это уж слишком. Таких подарков она ему вот прямо сейчас не сделает. Просто сегодня ей пришло время сдаваться, но сделать это надо с достоинством.

– Ты уверена? – спокойно осведомился он, не отпуская руку.

– Да! Да! – все-таки взвыла она.

Он отпустил руку.

– Так мы идем?

– На сей раз твоя взяла. Идем.

– Я люблю тебя, Клайд.

– А я тебя люблю, Бубер.

– Знаешь, ты начала терять форму. Мы слишком мало тренировались последнее время и слишком часто друг с другом соглашались.

– Ты прав. И потом… эта тупая калланетика во всем виновата. Сплошная потеря времени. Надо было грушу лупить, как обычно, а я, дурочка, расслабилась. И тупая любовь…

– Послушай, милая…

Тебе всегда нравилось называть меня магом… «Андрей, ты мой маг!» А для меня творить маленькие киберчудеса тебе на благо и для развлечения – счастье. Всегда было счастьем!

Но кто из нас маг? Я или ты? Уступаю тебе эту роль, Оленька. Ты ведь фантастически, магически красива… Я боялся подойти к тебе… слово тебе сказать… ты… ты… невероятное, но сбывшееся.

Помнишь, как мы познакомились? Вечер на окраине студенческого кампуса… Жара, фонари, блеклые силуэты деревьев… Мы, с матмеха, семь парней, студентов и аспирантов, нос к носу сталкиваемся в аллее с толпой подвыпивших ребят, человек двенадцать. У нас был обычай: кричать какое-нибудь наше слово. «Лагранжиан!» Или: «Дифференциал!» И если другая толпень откликалась чем-нибудь таким же – «Интеграл!» там, или какая-нибудь «Теорема Ферма!», – то все нормально, драки не будет. У гуманитариев были свои словечки, у биологов – свои… Мы принимали их, как пароль сниженного уровня, но все же именно как пароль… Нас, математиков, жило там больше всех прочих… Если же нам отвечали: «Пошел на!..», – стало быть, местные решили попробовать кулаки на университетских и драке непременно быть. Я крикнул тогда: «Лагранжиан», – а мне ответили: «Тупой упырь!». И быть бы нам битыми в тот вечер, но ты вышла из-за деревьев и молча достала пистолет. Ты всегда была рисковой девчонкой. И не стеснялась заводить игрушки, которые запросто могли привести за решетку… Они, те самые двенадцать лбов, выдали пару матюков и ретировались. А ты… ты… рассмеялась. В первый раз я не испугался обратиться к тебе, сказал, правда, какой-то нонсенс… В общем, я спросил: «А вы с предохранителя-то его сняли?». Ты улыбнулась и ответила: «Да это копия. Какая разница, они все равно бы зассали!». Я очень хотел продолжить диалог хоть как-то, любыми словами, и брякнул первое, что на ум пришло: «Дай посмотреть!». Глупо, конечно… И сразу на «ты»… второй репликой… Нелепо! Ты улыбнулась и протянула мне его… Через два дня и десять часов ты первый раз поцеловала меня… Мир сейчас же превратился в июль.