Мэттью Фаррер: Перехламок

Когда они добрались до бункера, то взялись за дело всерьез. Почти все, кого они встретили до сих пор, погибли или сбежали, а городские стражи либо были сметены до того, как поняли, с чем имеют дело, либо все еще двигались сюда из других частей города. Поэтому единственными, кто по-настоящему бился с ними в бункере, были личные телохранители отцов. Кто-то кое-как отстреливался из снайперских бойниц на верхних этажах, но отсюда я четко видел тесные скопления отметин от пуль вокруг каждой из них. Ответный огонь убил всех, кто отважился высунуть наружу ствол.

Потом они занялись большими дверями-заслонками, и вот тут-то стало по-настоящему страшно — так мне потом рассказала Тэмм — потому что для этого они воспользовались очень мощными штуками. Это были не газовые дрели или тускло светящиеся красным мельта-гранаты, которые есть у банд, любящих попортить железо. Штуки, которые большинство подульевиков могут увидеть лишь раз или два за всю жизнь. Длинные резаки-горелки, так же сверкающие бронзой, как их панцири, раскаленно-белые мельты, которые обрушили ворота за время, что ушло бы у их бедных родственников из банд только на разогрев. И даже сейчас створки все еще висели под углом, неприятно напоминая двери заброшенного здания.

Я дружил с полудюжиной охранников бункера, и я побывал на поминках пятерых из них. Если бы я наклонил голову чуть-чуть вперед, то поля моей шляпы заслонили бы большую часть стены, и мне не пришлось бы больше смотреть на следы выстрелов.

— «Вода для всех, не только для богатых».

— Четыре, — сказал Нардо. Он повысил голос, чтобы не бормотать, как обычно, а говорить цивильно по такому случаю.

— А у тебя?

— У меня? Мм, — я осмотрелся и подумал. — Примерно два.

— Примерно. Два.

Отец города Робен Хармос свирепо посмотрел на меня этими своими странными глазами. Они были обычными, серо-голубыми, почти того же цвета, что и у меня, но почему-то в первую очередь становились заметны зрачки. Они были крошечные, как следы от уколов иголкой, но когда он глядел на тебя, только в зрачки и можно было смотреть. Вместо этого я перевел взгляд на Йонни, что было немногим лучше. Он стоял за плечом Хармоса и переминался с ноги на ногу Когда он имел дело с отцами города или их прислужниками, он всегда так делал — ерзал и крутился, будто у него кожа со спины пыталась переползти вперед. И смотрел он на меня тоже как обычно — как будто то, что происходило между ним и его нервными окончаниями, было по моей вине.

— Что еще? — Хармос хотел знать больше.

— «Вода Перехламка — наша вода», — ответил Нардо. — Пара таких.

— Да неужели, а чьей еще она может быть? — сказал Хармос. Его руки были сцеплены за спиной. Ему никогда не нужно было записывать то, что ему говорили. Никогда. Это было где-то в начале списка тех вещей, из-за которых он вызывал у меня тревогу.

— Ладно, что еще? Кэсс?

— Мм. «Мы будем бороться и мы будем пить». Такой я в первый раз видел.

Крошечные черные точки пристально уставились на меня. Видимо, он хотел услышать больше.

— Но краска была та же самая и, мм, почерк тот же. Мм.

У меня никогда не получалось разговаривать с Хармосом, сохраняя достоинство.

Наши отчеты, похоже, не больно его порадовали. Он немного покачался на пятках, переводя свои глаза-точки то на меня, то на Нардо, а потом разговор окончился. Он коротко кивнул Йонни, развернулся на каблуках и пошел прочь быстрыми твердыми шагами. Отец города Робен Хармос любил проделывать такие штуки. У лестницы на второй уровень бункера его ждал незнакомый мне мужчина, моложе меня, с гладким узким лицом и тяжелым, закутанным в ткань диском на шее, который мог быть только медальоном гильдейца. Он смотрел на меня, я смотрел на него, потом, когда Хармос прошел рядом, он улыбнулся мне странной, чрезмерно дружелюбной улыбкой, и последовал за отцом города. Я моргнул и потряс головой.

— Новые приказы, господа, — сказал нам Йонни. Он сразу расслабился, как только отец и гильдеец ушли. Он был одним из первых фонарщиков Перехламка, теперь к тому же самым старым, чем-то вроде нашего старшины. Когда я видел его в бункере, то всегда думал, что на самом деле его место, как прежде, на окраинах города, с инструментами и пистолетом, но он все время настаивал — иногда даже, когда его об этом не спрашивали — что ему вполне нравится в бункере. И все-таки он выглядел здесь неуместно — похожий на утес мужик с подбородком как двутавровая балка и со странной диагональной лысиной в том месте, где он когда-то рассек скальп о перекладину, и в рану попала споровая зараза. У него были мощные руки, которые выглядели так, что жалко было бы пользоваться ими для чего-то менее эпичного, чем сворачивание шеи какому-нибудь шпилевику. Называли его Бугром, сколько я себя помню.