Василий Гавриленко - Постапокалипсис

Да, впору. Как влитая.

Подошел к зеркалу. Свечка освещала левую сторону моего тела, правая — оставалась в темноте. Но — именно на левом рукаве нашит серпик луны…

Я невесело улыбнулся.

Здравствуй, конунг Ахмат!

— Олегыч, тормози!

Визг железа, трущегося о железо, был слышен даже в кабине. Я знал, что из-под колес летят искры, плавят снег, нанесенный ветром на пути. Локомотив прошел еще около ста метров и замер, негромко гудя. Позади — Джунгли, впереди — стена, и в ней — ворота. За этой стеной Московская Резервация: Вторая Военная База, Цитадель, Лорд-мэр, отец Никодим, Марина, Христо, Букашка, Киркоров… За стеной — моя Серебристая Рыбка. Я не могу повернуть назад, не могу отказаться от своей жизни. Не могу отказаться от Марины.

А отряд погиб. Погиб по вине конунга Ахмата. По Уставу Наказаний УАМР конунг заслуживает казни. Но… Отец Никодим сильнее Устава, он может помочь.

Я вспомнил, как тепло попрощался с главой ОСОБи у бара Рустама. Христо, надежда еще теплится. Возрожденчество не умерло.

— Конунг, то есть — тьфу! — Андрей, — повернулся ко мне Олегыч. — Так что делать-то будем?

Я помолчал, собираясь с мыслями. Машинист и Шрам настороженно глядели на меня. Ждали.

— Вам нельзя идти туда, — сказал я, кивнув на ворота.

— Нельзя? — удивленно протянул Олегыч.

— Нельзя, Олегыч, — упрямо повторил я. — За первыми воротами — сводный отряд стрелков. А если их командир решит обыскать поезд? Его едва ли остановит это.

Я ткнул пальцем в серпик луны, нашитый на левом рукаве моей куртки.

— Олегыч, по Уставу Наказаний, лица, причастные к потерпевшему крах отряду, подлежат казни. Все без исключения. Без исключения, понимаешь? Тебя тоже не пощадят, хоть ты всего-навсего машинист.

Олегыч засопел, должно быть, обидевшись на «всего-навсего машинист».

— Я уж не говорю о Шраме. Для него Резервация — мышеловка.

Шрам склонил голову.

— Всегда мечтал побывать за стеной, — сказал он. Что-то в голосе игрока заставило меня замереть и внимательно посмотреть на своего спасителя: в голосе Шрама исчезла присущая всем жителям Джунглей напускная развязность. Теперь это был голос настоящего Шрама, Шрама-человека. — Мне кажется, когда-то я жил там…

— Ты тоже видишь всполохи, — догадался я.

Шрам кивнул.

— И что они говорят тебе?

— Немного. Только то, что когда-то я жил там, — Шрам кивнул в сторону Резервации, — и у меня была… ну, на которой ездят.

— Машина?

— Да, фургон. В нем я — долго-долго по дорогам.

— Ты был дальнобойщиком, — вставил Олегыч, раскуривая папироску.

— Да… наверно. В фургоне — много-много коробок. Ночью останавливался на дороге, спал, утром снова — долго-долго. Иногда тормозил, она садилась ко мне, белые волосы или черные.

— Ты подбирал проститутку, — ровным голосом произнес Олегыч. Поперхнулся дымом папиросы и вдруг зашелся смешком. Шрам умолк, недоуменно глядя на него.

— Послушайте, — нетерпеливо сказал я. — Вам нельзя туда, — кивнул на ворота. — Но в Резервацию можно проникнуть и другим путем.

— Разве?

— Можно, Олегыч. Когда-то я, придя из Джунглей, сам воспользовался этой возможностью.

Шрам крякнул.

— Когда-то я тоже был игроком, Шрам. Таким же, как ты.

— К делу, Андрей, — перебил Олегыч, с тревогой поглядывая на ворота. — Мемуары потом.

Действительно, надо поторапливаться. Я, похоже, начал забывать, в каком положении мы находимся.

— Так вот, проникнуть в Резервацию можно через люк у восточной стены…

— Стена огромная, как мы найдем этот люк?

— Дай договорить, Олегыч. Это место отмечено белым оленем.

Машинист посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Не делай такие глаза, Олегыч. Пройдите вдоль северной стены, и белый олень сам выскочит вам навстречу.

— Хорошо, — сдался старик. — Предположим, мы войдем в Резервацию. Что дальше?

— Ты знаешь Пустошь?

— Обижаешь.

— Знаешь бывшую Красную Площадь?

Олегыч хмыкнул.

— Идите туда. Там база возрожденцев. Секты возрожденцев. Глава секты — Христо. Хри-сто. Запомни. Скажи ему, что вы от Андрея. Он все поймет и приютит вас.

— А ты?

— Идите, — я пропустил последний вопрос машиниста мимо ушей.

Шрам открыл дверь и выпрыгнул на снег. Олегыч окинул взглядом кабину; пространство между двумя частями двигателя, печку, кровать. Вздохнул. В глазах его читалась боль.

— Пора, Олегыч, — мягко напомнил я.

Он встрепенулся и шагнул к ступенькам.