Екатерина Лесина - Внучка берендеева. Второй семестр

– Вспомните, чему я вас учила. Приступая к чертежу, что нужно сделать?

– Определить центр.

Помню же ж. Просто вся эта наука… она навроде добра, которое в сундуках попрятано. И стоять оные сундуки в головушке моей, теснятся, да без толку. Чтоб до знания какого долезти, его сперва отыскать надобно.

– Именно. Дальше?

– Разбить на элементы…

– И какие именно вы элементы видите?

Центру… все идет от центру.

Я повернула альбом одним боком.

Другим.

И вверх ногами, силясь сообразить… нет, центра туточки была, от нее все линии шли-распускались, будто лепестки цветка…

– Круг, – я провела пальцем по внешней черте, за которую ни одна линия не выглядывала.

– Верно.

– И… он на куски резаный…

– На сегменты, Зослава. Постарайтесь использовать термины. Так и вам легче будет, и мне не придется усилия прикладывать, пытаясь сообразить, что именно вы имели в виду… на куски резаный.

Я кивнула.

Термины, стало быть.

Я учила! Чесное слово! И знаю про сегменты, только…

– Итак, сколько сегментов вы видите?

– Шесть.

Слава Божине, считать я была обучена.

– Верно… принцип разбиения окружности на равные сегменты вы, надеюсь, помните?

Кивнула.

– Тогда приступайте… и помните, рисунок должен быть если не идеальным, то к таковому близким.

Это она об чем сейчас? Не об том ли, что, ежель, не выйдет у меня с первого-то разу, буду перечерчвать, покель не получится? А бабка моя, значится, спать будет?

Спать хорошо…

Вона, и похрапывать начала… она, значится, с магиками подозрительными водится, а мне тепериче мучаться? Может, оно и недостойные мысли, однако же ж какие есть. Правда, их я при себе оставила и взялася за веревку. Круги чертить я ужо умела, хотя ж под приглядом Люцианы Береславовны рученьки тряслися. И ноженьки. И вся я тряслася, а ну как выйдет круг кривым да косым?

Не вышел.

И метки стали ровно… и дальше, уж не ведаю, как оно вышло, только рисунок сделался вдруг понятен… цельный он, да только все одно сложенный. От в круге – треугольник. А в ем – еще три, один в другой вложены. Тут же дорожка кривая, руною старого языка… и еще одна – в углу, скрепляя связки.

Я меняла кисти.

И краски.

И руки перестали трястись, напротив, преисполнилася я предивной веры, что все-то у меня выйдет, как оно должно. Люциана ж Береславовна если и имела чего сказать, то, верно, решила не говорить под руку. Стояла, баюкала бабку, на рисунок мой поглядывала, не понять, с насмешкою – небось для нее он крив и кособок – иль с одобрением.

Когда ж – от честно, не ведаю и близко, сколько часу минуло – я закончила, она кивнула и произнесла этак, с холодочком:

– Для первого раза неплохо. Но обратите внимание, Зослава, на стыках вы имеете обыкновение проводить линию поверх уже наложенной. В данном случае это не критично, но в некоторых чертежах ширина линии имеет значение, и сдвоенная может извратить суть схемы.

Я кивнула.

И пот со лбу отерла.

Запомню. Всенепременно запомню… если не забуду, конечне.

– И, совершая поворот, соблюдайте указанный угол, это тоже важно. Если заклятья движения, не статичные, как сейчас, то значение имеет и направление линии. На чертежах это указывается, а потому отметки читать следует очень и очень внимательно. Впрочем, это мы с вами разберем отдельно.

Я только вздохнула.

От же ж… не было печали… не хочу я ничего разбирать, да только куда денуся.

– Теперь, будьте добры, переложите вашу родственницу в центр рисунка.

Лучше всего Егор помнил матушкино лицо.

Боярыня Повилика уродилась красавицей, об этом шептались и сенные девки, и холопки, которым до боярских бед дело было, и даже старуха-ключница, приставленная к боярыне соглядатайкой, нет-нет да и поминала старые времена.

Добрые ли?

Старуха вспоминала неохотно, разве что под рюмку сливовой настойки, которую сама себе отмеряла бережливо, будто опасаясь рюмкою хозяев в разорение ввести.

Она и цедила настойку по глоточку.

Причмокивая.

Вздыхая.

Облизывая поросшую реденькими седыми волосками губенку.

– Не родись красивой, – наставительно повторяла она девкам, которые к ключнице относились с почтением и страхом, – а родись счастливой…

Нет, она не расповедывала о том, что случилось, просто вздыхала тяжко-тяжко и добавляла:

– А она уж такой раскрасавицею уродилась… глаз не отвесть.

И в сталые годы боярыня Повилика красоты прежней не утратила.