Дмитрий Заваров - Эхо войны

Перед нами расстилается уходящая в темноту степь. Чекист останавливается, но забывшийся Чапай идет и идет вперед, цепляя ладонями изогнутые метелки ковыля.

– Эй! – окликает его напарник.

Чапай возвращается к нам. Отсюда не видно входа в тоннель, заметен только изгиб холма с торчащей на нем треногой. Не глядя, Чекист соединяет клеммы. Спустя пару секунд земля под ногами содрогается. Со стороны тоннеля прилетает протяжный грохот, сверкает багровый отблеск. Я вижу, как медленно заваливается набок вышка, да и сам холм вроде бы неспешно оседает, будто сдувается. Грохот плавно, нехотя, замолкает.

Прямо перед нами, в гуще травы, вдруг возникает еле заметное свечение. Оно быстро наливается жаром – пятно света растекается во все стороны, как лужа. Чекист отскакивает, Чапай дергает меня за собой. Вовремя – в следующее мгновение сухая трава вспыхивает, и почти сразу из центра пламенной лужи в небо выстреливает острый факел огня.

– Что это? – кричу я, перекрывая рев пламени.

– Аномалия! – кричит в ответ Чекист.

Лицо его освещают кровавые блики. Он смотрит на меня тревожно, но в то же время с какой-то детской радостью.

– Ну что, валим? – раздается крик Чапая.

– А за снарягой заходить не будем?

– Брось! Надо будет, новую справим. Но надеюсь, не понадобится.

– Ну пошли! – соглашается Чекист и дергает меня за плечо.

Мы идем по ночному полю. Вверху переливаются звезды. Внизу мечутся какие-то тени. Пару раз мне вроде бы мерещится высокий человекоподобный силуэт. Но я не уверен – слишком темно.

Рядом шагают напарники. Шуршит трава под сапогами, с чуть слышным треском рвутся стебли. Куда идем и сколько еще идти – я не знаю, но чувствую, что так надо. Амулет в руке наливается теплом, сквозь сжатые пальцы пробивается мягкий розовый свет. Замечаю, что правый кулак Чекиста тоже наполнен огнем.

Поворачиваюсь к Чапаю и внезапно обнаруживаю, что за ним уже нет ночной степи – там клубится какой-то темный дым. Я невольно замедляю шаг, но крепкая рука Чекиста подпирает меня в спину, не позволяет снизить темп.

Светлеет – свет идет со всех сторон. Кажется, начинает светиться сам этот туман. И вот мы уже движемся внутри дымного тоннеля. Стенки его подвижны, они волнуются, текут, переливаются, и эти завихрения сопровождаются сухим электрическим треском.

Со всех сторон туман. И под ногами уже нет травы – мы движемся по идеально ровной поверхности. Уши закладывает, как при наборе высоты. Воет ветер, но воздух совершенно неподвижен…

И вдруг впереди появляются они. Три фигуры будто бы проступают сквозь туман. Я вижу, как всем телом вздрагивает Чекист, как Чапай вскидывает руку в приветствии, но тут же одергивает сам себя. Они оборачиваются ко мне – в глазах восторг. Получилось! Получилось… Но я не чувствую по этому поводу никаких эмоций.

Они идут на нас. И мы идем на них. Они экипированы очень странно: шлемы, будто отлитые из бакелита, что-то типа подогнанных под фигуры телогреек с серыми пластинами на груди, узкие штаны заправлены в высокие шнурованные ботинки… Видимо, там, в будущем, так выглядит форма солдат. Они двигаются быстро, но не спешат.

Я узнаю Глока. Хоть видел только его труп. Молодое худощавое лицо – очень правильное, четко очерченное: такие лица рисуют комсомольцам на агитационных плакатах… «Не вмешивайся, не пытайся поменять», – звучит в голове голос Чапая. Мы равняемся. Они тоже видят нас, но, разумеется, тоже знают правила игры. Глок осматривает пространство за нами, переводит взгляд на меня.

Чапай с Чекистом из прошлого скупо кивают нам и отходят. Мои спутники отвечают таким же экономным кивком. И тоже идут дальше, замирают поодаль. Мы с Глоком стоим, разделенные только еле заметной дымной преградой. Мы понимаем друг друга без слов. Крутится дым, завивается вокруг, скрадывает контуры тех, кто нас ждет…

Так мы и стоим. Трое с той стороны, трое с этой. Сквозит туман над головой, потрескивает. Мы молчим. О чем говорить? Рассматриваем друг друга. То ли секунду, то ли неделю. Время относительно. Стоит Чапай – усатый, кряжистый, веселые морщинки в углах глаз. Стоит Чекист – грудь колесом, румяные щеки и массивный подбородок с ямочкой. И Глок, совсем не похожий на себя мертвого: с умным, подвижным взглядом. За какую-то долю секунды он все понял – я прочитал это в его глазах.

Я медленно распускаю петлю вещмешка, достаю потрепанный дневник. Узнаешь? Глок, помедлив секунду, вытаскивает из ранца свой дневник, такой же, как и у меня. Открывает на последней странице, быстро пишет что-то и, вырвав лист, протягивает мне. Проходя через разделяющую нас дымку, бумага съеживается, желтеет, ветшает. Осторожно беру листок. Глок кивает, поднимает руку с растопыренными пальцами. Губы его шевелятся.