Дмитрий Раевский - История Наврунга

Он просто мчался, куда несли его ноги, и дыхание не сбивалось, а поддерживало его в этом желании, – настичь врага и покончить с ним. Пробежав с две лиги, он со всей силы налетел на что-то твердое и угловатое, его отшвырнуло в сторону и оглушило. В тумане не было видно ничего, но все его нутро содрогнулось – не от удара, а от ощущения близкой опасности, большей, чем была прежде. В ту же секунду нечто навалилось на него всей своей тяжестью и придавило к земле, заставляя трещать ребра и прерывая дыхание. Сопротивляясь этой нарастающей тяжести, Наврунг напряг все свои силы. Казалось, что мышцы вот-вот начнут лопаться от натуги. От недостатка воздуха голова стала неимоверно кружиться, а сердце биться как сумасшедшее, но эффекта это не возымело никакого. Тяжесть так сильно придавила к земле, что выбраться из-под нее не было никакой возможности. Поняв это, Наврунг расслабился и немного перехватил воздух. Что это за тяжесть, что это за скала? Нет, это не камень. Животное? Его можно ранить? Не похоже. Дыхание заканчивалось и вместе с ним надежда на освобождение. Тяжесть стала проникать в грудь, живот и разливаться тоской по нервам. Как будто потоки холодной зимней реки со стальным цветом волн стали прорезать устои его души, заражая безразличием и тоской все, к чему прикасались. «Вселенская тоска и безбрежное безразличие» – этот холод заполнил его душу, как вода наполняет тонущий корабль, – и тогда уже нет никакой возможности спасти его.

Гьянг смотрел на атланта и понимал, что тот умирает. Куда делась отвага воина, куда подевались удаль и пренебрежение к собственной жизни? Кто научил воина сдаваться, когда нет надежды на спасение, куда исчезла его способность сражаться даже на том свете?

Гьянг понимал, что представления Наврунга о себе, как о теле, которое можно заковать в тиски неподвижности, и есть та иллюзия, что привела к такому бесславному концу. Однако Наврунг этого не понимал и продолжал цепляться за свое представление о невозможности поднять неподъемное и одолеть неодолимое.Маленький огонек надежды стремительно угасал в воине, и с этим надо было что-то делать.

Гьянг, святой и чистый, знал, что лишь любовь и сострадание к тому, кто проходил это страшное испытание могут принести те силы, что были необходимы умирающему. Огонь питается топливом. Душа питается красотою и высокими стремлениями. Надежда питается любовью близких: без нее она, как в безвоздушном пространстве, задыхается и умирает.

Когда-то сам Гьянг проходил это испытание – его проходили все без исключения – и потому он знал, что собратья по оружию, всем сердцем прикипевшие к испытуемому, и есть та сила, что может помочь ему. Насколько Гьянг прикипел сердцем к этому атланту? Достоинство Наврунга было удивительным и вызывало уважение. Чистота в принятии решения и верность ему были необычны для атлантов, отличавшихся коварством. Размышляя над достоинствами атланта, Гьянг пытался найти в себе те тончайшие нити искренней симпатии, что только и могли сейчас помочь погибающему Наврунгу. Подобно канатам, брошенным утопающему в сильный шторм, они лежали сейчас где-то в глубине души Гьянга, и он ждал, когда же эти нити-канаты проснутся, чтобы бросить их терпящему бедствие собрату. Собрату? Да, именно! В этот момент он всем сердцем ощутил, что там гибнет его Собрат; и это чувство – сильное, как ураганный ветер, и горячее, как лава тысячи вулканов, – вспыхнуло в его душе, опалив сердце и подарив решимость. Что-то горячее, как угли, и терпкое, как молодое вино, разлилось в груди Наврунга. Что это? Жизнь? Или смерть? На смерть это было явно не похоже. Тяжесть. Тоска. Зачем они? Они так не нужны, так мешают… Бытие вне качеств и жизнь вне условностей показались Наврунгу такими знакомыми и близкими, так увлекли его вдруг, что он, забыв и об удушье, и о нестерпимой боли раздавленного тела, встал и пошел. Перед ним открылось нечто совершенно непостижимое.Жизнь вне условностей – разве такое может быть? Со всей готовностью вместить в себя новое, он погрузился в это неизведанное им Знание, да так, что забыл обо всем на свете. Удивление и восторг, смешавшись в его груди, родили в нем совершенно иное миропонимание, – как если бы покровы тьмы исчезли и яркое солнце Знания стало бить в глаза.

Наврунг вдруг стал видеть сквозь туман четко и свободно: не было преград в нем, и не было их вокруг. Не испытывая более любопытства к прежнему миру и к этим битвам, но, будучи полностью погруженным в удивительный мир новых смыслов и значений, он перестал зависеть от его законов, и страшные змеи, огромные драконы рассыпались в прах под его взглядом. Атлант видел и знал их иллюзорность, она открылась ему вместе со всем этим Новым Знанием – таким удивительным, всеобъемлющим, и, казалось бы, невозможным. Но это оказалось более реальным, чем вся его прежняя жизнь!