Виктор Аркин - Выкормыши. Том первый

Пламя исчезло так же неожиданно, как и появилось. Парень не понял, кричал ли он сам, но крик, который разносился от двух почти обугленных фигур, заставил его забыть обо всём.

Чёртова фара все ещё продолжала светить, и он видел, что от более крупного человека просто отвалились руки, а тот, что помельче, завалился набок.

Крика стало меньше. Но точно не вдвое. Значит, кричал кто-то ещё? Он сам? И это тоже, но был ещё кто-то, чей крик не был воем, а просто накладывал пласты ругательств один на другой.

Так мамка складывает коржи на его день рождения. А потом батя… Что потом батя? Упал батя и не орёт больше…

Тим оторвал от лица тлеющий газик. Видно стало лучше. Вот он, автор многоэтажки из мата и междометий. Глядит прямо на Тима, копошится под своим мотоциклом.

Занеся нож, он почти церемониально зашагал на врага. Залп из ракетницы ударил его в грудь и повалил наземь. Отчего-то стало тепло, почти жарко, но, опираясь на нож, он поднялся снова. Новый выстрел ударил в плечо, и Тим покатился кубарем. Песок оказался очень солёным, руки отяжелели, но ножа он не выпустил.

Показалось, что он поднялся очень быстро, но когда доковылял до мотоцикла, под чёрной тушей уже никого не было

Сорог, подволакивая ногу, пытался бежать через лужу. Странная тоненькая, наполовину обгоревшая фигура с лопнувшим глазом продолжала копошиться в россыпи соли. Под одеждой у врага все ещё тлели две ракеты. Но Сорог понимал, что этот встанет снова, а ракет больше не было!

Он смотрел под ноги и шёл на звук агонии, доносившийся от центра пруда. Когда полыхнула зелёная биомасса, хлопков не было слышно, а значит, патроны в оружии целы.

Сорог дохромал кое-как и начал шарить по дну лужи, не обращая внимания на всё ещё воющую цельнозапеченную тушу. Первой попалась обгорелая рука, её он отбросил в сторону. Винтовка нашлась пару секунд спустя. Почернел только приклад. Резко развернувшись, Сорог взвел затвор.

Тоненькая фигура не то женщины, не то подростка с ножом наперевес уже брела по слегка помутневшей луже.

– Ненавижу… – сказал Сорог и выстрелил первый раз. Фигура упала, но продолжила дёргаться, будто пытаясь встать, – сталкеров!

Грохнул второй выстрел – череп разлетелся на части, и судороги прекратились. Сорог добрёл до серого берега и упал без сил.

Из трактора играл «Раммштайн». Была у бригадира странная и лютая приверженность к этой группе. Это сейчас о ней можно погуглить, и то если не лень. А тогда Сорог и его коллеги свято верили, что амбал-солист – не кто иной, как внук фюрера. Выживший сначала в пыточных камерах КГБ, а потом в лагерях и сбежавший на родину.

«Du hast! Du hast mich!» – разносилось над весенним лесом.

Коллеги по артели ржали, потому как тогда в школах учили немецкому. И учили хорошо. Олмер, например, увлекался тем, что пел немцев по-русски. Притом без подготовки, импровизируя! Получалось всегда по-разному и чаще всего матерно. Его стараниями содержание этой песни знали все, в трёх вариантах. Сегодня была очередь варианта «стыдного».

Очередной труп корявой чёрной ольхи рухнул в болото, и мужики, дымя бензопилами, направились разделывать кривой ствол на двухметровый чушки, которые и шли в продажу.

Главная сегодняшняя радость состояла в том, что пригревала середина весны и работать можно было без насквозь провонявшего потом комбеза ОЗК. Зимой противорадиационный костюм защищал от сырости, летом – от комаров, слепней и прочего гнуса. Сейчас стоял конец апреля, достаточно было обычной рубашки и джинсов.

Неожиданно немцы умолкли. Бригадир высунулся из кабины и замахал рукой, отдавая команду на перекур. Лавируя между пнями и колеями, из подлеска буквально вылетел белый трёхдверный «Паджеро».

Много позже, работая фотокорреспондентом в газете, Сорог снимал гонки на внедорожниках, так вот даже прокачанные «Самураи» и «Патрули» не пролезли бы там, где мчалось это чудо японского автопрома.

Тем временем «япошка» остановился возле «Белоруса». Из тесного салона высунулся двухметровый детина с неприятным римским профилем под нахлобученной по самые глаза серой не то кепкой, не то пилоткой.

Сорог-то знал, что эта фуражка, а также политические воззрения и дали повод для позорной в лесах и почётной в столицах клички Фашист.

Шапку, кстати, на одной из подработок вынули из немецкого блиндажа он и его друг Ачи, который в то время катался на «Минске». Сорог тогда ещё на «Восходе» ездил, а вся эта нацистская херь казалась интересной. В основном, конечно, интересными казались цены на номерные штык-ножи и нагрудные знаки, снятые с нацистского жмурья…