Жора Огарский (Oldevergreen): Рио-Рита [litres самиздат]

Звуки Рио-Риты, сначала едва слышно, затем все явственнее доносились до слуха. Он качался на волнах покоя. Рядом стояла Ленка в ситцевом голубом платьице, запыхавшаяся и разрумянившаяся от танцев. Запах моря смешанный с ароматом ее духов кружил голову.

Чуть позже они пошли в кафе. Смешная она эта Ленка! Совсем еще девчонка. В кафе попросила пива и шоколадку. Странное сочетание!

Позже они брели по набережной, взявшись за руки и молчали. Сиреневая дымка колыхалась в свете фонарей. Цокот цикад оглушал. Счастье!

Знакомое черное пятно со стороны моря надвигалось вязко, тягуче, неотвратимо… Мрак…

***

Боль. Старческое тело долго сотрясалось в приступе кашля. Кашель душил, боль пронзала, резала, рвала на куски. А еще злость! Злость от бессилия! Наконец, с трудом справившись с приступом, старик отдышался и сглотнул. Чуть повернув голову вбок, губами дотянулся до трубочки и жадно втянул воду. Он сам попросил соседку Любу прилепить ему к плечу пластырем один конец трубочки, а второй опустить в баклашку с водой, стоящую у кровати. Бывало, что сил пошевелиться совсем не было, а пить хотелось. Немного полежав с закрытыми глазами, глубоко дыша, он ждал, когда вода «приживется». Не ел он уже давно, а с недавних пор и воду организм стал принимать через раз.

Приоткрыв глаза, он вгляделся в темноту. Люба, сделав ему спасительный укол, ушла, когда он был в забытьи. Теперь придет утром.

Старик, чуть повел глазами влево в сторону кресла.

– Ааа! Сидишь?..

– Сижу ВиктОр! – с акцентом сказал человек в кресле. Он всегда называл его имя с ударением на последний слог, что немало раздражало.

– Ну сиди сиди, ирод…

– Ты мне не рад?

– А что в тебе проку? Коли Ленка б была…а ты мне на кой? Опостылил уж! Прилип как банный лист к заднице!

– Но ты же знаешь, что …

– Да знаю, знаю! – старик облизнул пересохшие губы. Ленки давно не было на этом свете.

Промокшие жирные простыни неприятно липли к телу. Старик, чуть не воя от боли, попытался перевернуться на бок.

– Даааа…– отдышавшись, продолжил он. – Делаааа! Вот так живешь, живешь и бах! Да, что я тебе рассказываю!? Всю жизнь ты мне изгадил, ирод!

***

Жизнь? А что жизнь? Обычная. Был курсантом военного училища. После знакомства с Ленкой – обычной девчонкой из техникума, на следующий же день пришел к ней в общежитие и за руку отвел в ЗАГС. Потом война. Лейтенантом на фронт. Войну старик вспоминать не любил.

Дошел до Берлина. До почестей, орденов и медалей ему было абсолютно все равно. Все его награды в пятидесятые растеряли дочки, которым он позволял с ними играть. Жена тогда ругала его, мол льготы и прочее… Но для льгот хватило «корочек».

Ночами во сне часто кричал. Страшно кричал! Зубами скрипел, плакал.

После войны жили бедно. Непросто было прокормить двоих детей. Работал на фабрике электриком, пока не посадили. Поймали на проходной. Пытался вынести два метра ситца, думал, может жена девчонкам сошьет чего.

Дали два года. Тогда-то этот ирод – Ганя и появился. Как хвост за ним везде таскается. Даже сейчас, вон, рядом сидит.

После зоны, дружок Сашка Шевцов устроил к себе в бригаду на стройку. Там он начал «зашибать» крепко – чуть не каждый день. Бывало и получку пропьет. Стыдно. Просит прощения у Ленки. Та жалела, прощала все. Жена все понимала. Долго терпела, но когда в пьяном угаре начал бегать с топором за кем-то невидимым, тогда перепугалась и уехала к сестре в Прибалтику. Забрала детей, вещи и все! Не поехал он за ними. Страшно. Понимал, что не все с ним в порядке. Боялся вред причинить. Да и лучше им без него тогда было. Так и шли день за днем. Жил в бараке, пока квартиру не дали однокомнатную.

Потом два ножевых получил в парке на «Динамо». За девчонку заступился…Выжил.

– Герой хренов! – клял он себя тогда, держась за живот и корчась от боли в хирургии.

***

– Ты помнишь, Ганя?

– Что ВиктОр?

– Как меня порезали на Динамо? Ты ведь, гад, меня тогда подтолкнул, мол «иди заступись»? А сам чего? В сторонке стоял, глядел, ирод!

– А что я мог? – порой, акцент Гани бесил старика до дрожи. В такие моменты он мог и запустить в Ганю, что под рукой было.

– «А что я мог?» – пытаясь передразнить, прогундосил старик. – От тебя ж гад, одни неприятности всегда были! Всегда!…Всег..кхаааа …хааа – он опять зашелся кашлем.

Ганя промолчал, только чуть шевельнулся в кресле.

Прокашлявшись, на этот раз приступ был недолгим, старик чуть нагнулся к краю кровати и сплюнул кровавую мокроту в миску, предусмотрительно поставленную тут Любой.