Гарри Гаррисон - Король и император

— Ты изготовил ложные Евангелия и распространил их по всему христианскому миру!

— Почему ты думаешь, что они ложные? — спросил Бруно.

— Вот видишь! — крикнул Эркенберт императору. — В своей доброте ты готов простить его даже сейчас. Задумайся же вот о чем. Другие еретики грешны тем, что борются против нашей веры, а этот человек — если он человек — порочит все религии сразу. Коли он добьется своего, все книги станут просто скоплениями слов, которые можно толковать и так и этак. Верить в них — все равно что в клятвы барышника или обещания шлюхи.

— Книги и есть просто скопления, — вяло сказал Шеф, уже теряя сознание. — Ведь не спросишь же у написавшего Евангелие, поведал ли он правду. Не заглянешь ему в глаза.

— Он усомнился в Слове Божьем, — решительно заявил Бруно. — Это его грех перед Святым Духом. Как он должен умереть, твое святейшество?

— Мы в Риме; поступим как римляне: распнем его.

— Разве он заслуживает такую же смерть, как та, что принял Спаситель?

— Святой Петр был распят вверх ногами, поскольку не дерзнул подражать Спасителю. Этого прибьем с высоко поднятыми руками.

«Только не трогайте мою ногу», — подумал Шеф.

Напрасная надежда. Ноги тоже проткнут гвоздями.

С каждой минутой все больше его веса приходилось на крюк, все меньше — на здоровую ногу. Чем раньше он потеряет сознание, тем лучше.

— Мы это сделаем на виду у людей? — спросил голос в подступающей к Шефу темноте.

— Нет. Лучше, если не будет никаких легенд о нем, если он просто исчезнет. Уведите его куда-нибудь в сад. Пусть рыцари Грааля сторожат его, пока не умрет.

Оковы с рук сняли; Шеф наступил на больную ногу и рухнул ничком. Император поглядел вслед тащившим его рыцарям.

— Он мог бы стать великим воином рати Господней, — сказал Бруно.

— И Сатана некогда был Люцифером, светлейшим ангелом небес, — напомнил Эркенберт.

Его руки были вытянуты вверх, а ноги вниз. Он не ощутил, как в запястья вбивали гвозди. Как только стальное острие коснулось больной лодыжки, Шеф до крови закусил губы, чтобы не закричать, но после первого же удара полностью утратил чувствительность. Палачи прибили под ногами крошечную перекладину, выступавшую от ствола дерева, на котором его распяли, не больше чем на три дюйма; на нее он мог опираться. Когда здоровая нога больше не могла удерживать, он повисал на пробитых запястьях, и боль стискивала ребра. Теряя сознание, Шеф переносил вес на травмированную ногу и снова приходил в себя от пронзительной боли. Солнце медленно поднималось к зениту, и нескончаемой была череда обмороков и прояснений сознания.

Боги взирали из Асгарда без жалости и сочувствия, но с расчетливым интересом. Здесь был его отец Риг, с лисьим лицом и коварным взглядом, и Вёлунд, чье место однажды занял Шеф, хромой кузнец, некогда бывший человеком, но взятый в Асгард за свое искусство. Впереди всех стоял одноглазый Один, враг Шефа и покровитель его врагов. Рядом с Одином еще кое-кто; да, на его лице можно различить следы страданий и змеиного яда, но складки уже разгладились, язвы почти зажили. Из всех лиц меньше всего враждебности выражало лицо Локи. Но в нем было и меньше всего человеческого. Неспроста Локи был отцом, а также матерью чудовищного отродья. Из-за Шефа в мире тоже появились чудовища.

— Он висит, как однажды ты висел, отец, — сказал Локи. — Ты провисел девять дней, чтобы обрести мудрость. Ему уже слишком поздно становиться мудрым.

— Он не может обрести мудрость, — сказал Риг. — Он сеет семя мудрости в других.

— Как ты сеял семя в Эдду, Амму и Модир, мать, бабку и прабабку? — спросил Локи, лояльный, но острый на язык. — Ты обманул их мужей, улучшил породу. Но семя этого умрет вместе с ним. Что в том хорошего?

— Может быть, не совсем с ним, — сказал Риг.

— В любом случае, Локи, — вмешался Вёлунд, Безжильный, изобретатель крыльев, — его настоящее семя не из тела. Его сыновья — это рабы, ставшие свободными. Стальных дел мастер Удд и моряк Ордлаф. Воздушных дел мастер Квикка, который теперь носит мой амулет. Косоглазый Стеффи, гордящийся твоим знаком. Ты должен быть благодарен нашему парню, Локи. Ты освободился, и окреп, и станешь еще сильнее, но ты бы так и безумствовал внизу от змеиного яда, если бы он не дал людям повод поверить в тебя.

— Все равно не будет сыновей Шефа, Шефингов, как были сыновья Скьёльда, Скьёльдунги, — произнес Один.

Риг ничего не сказал, но Хеймдалль услышал его мысль, и умирающий человек тоже услышал ее. «Ваши Скьёльдунги проиграли, когда умер Сигурд, — подумал Риг. — Мой сын направил мир по дороге Шефингов. Не по дороге мира и не по дороге войны, но по такой дороге, где наши сыновья и дочери будут свободны в своем выборе, смогут делать себе богов по своему подобию. Будут сами выбирать меж добром и злом».