Виктор Крыс - Механикус практикус [СИ]

− По нам бьют прямой наводкой! — закричал кто-то в вагоне и началась паника, но я сел в угол, где было посвободнее, и даже не шелохнулся. — Братцы, лес горит!

Если горит лес значит скоро я согреюсь, да и картошка есть в рюкзаке, можно запечь, улыбнулся я сам себе и покрепче сжал свою винтовку. Скоро, совсем скоро попляшем, будет во что пострелять.

− Дисбат, слушай мою команду! — взревел наш лейтеха из бывших полканов. — Скоро будет высадка, впереди город и фрицов там тьма, стреляем во все, что двигается. Наша авиация может бить и по нам, для них это как в кашу нассать! Город почти взят и сейчас нужны свежие бойцы, чтобы отбить точку и закрепиться. Мы единственный вагон с тушенкой!

− Зато мы самая лучшая тушенка, командир! — заорал какой-то мордоворот со шрамом через все лицо и в вагоне начался гам. Я приподнялся с пола, чувствуя как наш самовар останавливается, скрипя колесами.

− Вперед! Не отдадим им ни пяди! Хрен им, а не наша земля! — орал сержант, открывая створки нашего шкафа с тушенкой, впуская в вагон звуки взрывов, где-то рядом во всю стрекотал пулемет.

Продвигаясь на встречу противнику сквозь горящий лес я не переставал думать. Окна с решетками для меня не были чем-то страшным. Свободным я мог быть и за решеткой, но наслаждаться жизнью можно лишь на свободе, даже здесь, пусть и с винтовкой в руках.

− Вперед! Пробиваемся к городу, им нужна наша помощь! — прокричал летеха

− Да пошел ты, ты мне не указ. — ухмыльнулся сиплый и побежал в сторону леса, уходя от своих. — К свободе, к сеструхе, нехрен мне тут погибать.

Он сам не знал зачем убегал, возможно еще не отошел от того прощания, которое ему устроили при отбытии на фронт. Не успел выйти на свободу, насладиться жизнью как пришла пора умирать в первом же бою. Он не привык подчиняться, не привык умирать за кого-то, но все же он сам решил уйти на фронт. Лес горел, но вокруг был снег и легкий мороз, от которого шел пар изо рта, и встав у горящей ели Сиплый замер.

− И что я творю, а?! — захрипел сиплый, развернулся и что сил побежал обратно к своим.

Добравшись до отряда он увидел лейтенанта, что сперва хмуро на него смотрел, а затем хмыкнул и убрал свой пистолет.

− Ну и слава богу, — гаркнул лейтеха и указал на уносящиеся в небо трассера зениток.

Их ждали, но ждали не один вагон тушенки, а состав с сотнями таких вагонов, бомбардировщики утюжили лес, повсюду били минометы, но до города было еще с пяток километров. К тому моменту, когда дисбат вошел в город, на улицах уже вовсю пылали уличные бои, Сиплый зазря не расходовал патроны, узкие улицы города были ему словно мать родная. Не раз приходилось использовать штык-нож, как раньше, при иной власти, когда бродяги перешли ему дорогу. Повсюду царила Тьма и Огонь, и еще снег, что падал крупными хлопьями с неба. Казалось что этот бой никогда не кончится, в какой-то момент Сиплого отсекло от остальных, в одиночку он засел в развалинах дымящегося здания и отстреливался там всю ночь. Когда закончились патроны, он перебежал в темный переулок и ждал врага с ножом в уставшей руке. И забирая оружие с павшего, немного помучившись с незнакомым оружием, убивал вновь.

− Свои! — крикнул солдат, появившийся из-за угла в тот момент, когда автомат без патронов уже был брошен на землю. — Свои, рядовой, спокойно, ты продержался.

Утро в полевой палатке встретило сиплого безрадостно, он мрачно смотрел на связанные руки и не мог понять почему он находится в палатке, рассчитанной на батальон, в одиночестве. Где его батальон, где тот молодой лейтеха?

− Товарищ генерал, город выдержал осаду, — доносились со стороны выхода из палатки голоса. — Решающее значение сыграло подкрепление дисбата.

− Наградить командира и личный состав, — проговорил глухой голос.

− А нет никого, дисбат полег. Кто в бою, а кто в лес ломанулся.

− Весь?

− Никак нет, товарищ генерал, один остался в живых. До последнего отстреливался, чуть своих не положил.

− Фамилия?

− Иванов, товарищ…

− Перевести в пехоту, награждать не надо, написать искупил кровью…

К сиплому в палатку зашел генерал, хлопнул по плечу, сказал молодец, но никто руки рядовому так и не развязал, кожаный ремень сняли лишь в медсанбате, когда обрабатывали раны, и только затем пришел капитан и сказал что сегодня он, рядовой Иванов Иван Иваныч, честный гражданин, такой же как и все.

− Я свободен. Свой среди чужих, и теперь чужой среди своих, — тихо проговорил Сиплый, отпивая из кружки свои разведенные сто грамм спирта, и слеза покатилась по его щеке то ли от крепости спирта, то ли от тяжких мыслей.