Руслан Муха - Воронов дар. Изнанка прошлого

Происходило ли это в будущем? Этого я знать не мог, но чутье мне подсказывало, что здесь я ничего не изменил. Возможно просто ускорил неминуемое. Иначе бы война с Метрополией началась куда раньше, а семья императора погибла после ритуала чернокнижников. Но они не погибли, к тому же наши чародеи очень быстро загнали темное божество обратно. Значит, они знали и были готовы.

Но вот только к катастрофе Славия никак не была готова. Скорее потому, что и сами Арнгейеры не знали о том, что готовят их хозяева.

Тяжелые раздумья и непростой день вымотали меня в конец, и я провалился в тяжёлый, полный кошмаров сон. И ночью мне снилась Инесс.

На следующий день я не поехал в школу. Вместе с отцом мы отправились в городской следственный отел. Но каково было наше удивление, когда там выяснилось, что Глеб Быстрицкий опередил нас на час, явился и чистосердечно во всем сознался.

Как я и опасался, Глеб не выдал Григанского-старшего. А следствие конечно же с радостью приняло его признание. Еще бы, можно закрывать дело и передавать в суд.

Но и все же им пришлось принять мой шар памяти, а отец твердо настоял на дальнейшем разбирательстве. Конечно же он требовал, чтобы допросили, а после привлекли к ответственности и Родомира Григанского.

Наш следственный отдел не мог нам в этом отказать. Следователь, занимавшийся моим делом, заверил нас, что немедленно отправит в графство Капрос несколько уполномоченных человек, которые и допросят Родомира Григанского, а Быстрицкого допросят повторно, учитывая вскрывшиеся обстоятельства.

Но чуяло мое сердце, что допрос Родомира ни к чему не приведет, как и дальнейшее расследование. Если Глеб не передумает, если он не сознается, на этом все и закончится. И у нас кроме моих слов и уверенности, что я прав, никаких других доказательств больше нет.

Теперь нам оставалось только ждать, когда вернуться следователи из Карпоса, и когда Верхний имперский суд вынесет вердикт по этому делу.

Все это довольно длительный процесс со всеми вытекающими бюрократическими проволочками. Я подумывал о том, чтобы попытаться еще раз поговорить с Глебом, возможно пообещать защиту и неприкосновенность, но это было практически невозможно. До тех пор, пока продолжается расследование, Борислав Григанский будет находиться в капсуле-изоляторе, которые находятся в ведомстве защитников под их неусыпным надзором. В подобные отдельные и вполне комфортные капсулы садят исключительно аристократов. Незнатных же держат в подземных камерах, да и то не долго — до вынесения приговора, и зачастую это или казнь, или каторга.

Договориться о свидании с Глебов в общем-то можно, но когда я озвучил эту идею отцу, он довольно резко и жестко ее отмел.

— Ты не будешь договариваться с тем, кто тебя чуть не убил!

— Но ты ведь должен понимать, что его вынудили это сделать, — попытался возразить я.

Отец довольно долго молчал, потом буркнул:

— Я сам, — и на этом наш разговор закончился.

Отец вообще сегодня со мной практически не разговаривал, исключительно только по делу, а на мои попытки завязать разговор никак не реагировал. Это значило только одно — он был все еще зол. Но скорее попросту продолжал нервничать, боясь, что Инесс Фонберг меня выдаст. Но как выяснилось позднее, это оказалось лишним.

Когда мы вернулись домой, нас на пороге встретила мама. Она был чем-то взволнована и держала в руках ворох утренних газет, которые обычно приносил отцу Савелий к обеду и которые мы еще не успели увидеть.

— Это везде, во всех новостях! — возбужденно произнесла мама, протягивая отцу одну из газет.

Отец деловито развернул газету и принялся читать. Он быстро пробежался глазами по строчкам и на его лице вдруг появилась легкая улыбка облегчения. Точно такое же выражение было сейчас и у матери.

Но я и близко не испытал подобного.

Я забрал у матери остальные газеты и теперь тоже бездумно изучал. Все первые заголовки газет пестрили новостью о смерти графини Фонберг. Для газетчиков эта наверняка настоящая сенсация — древней вурды, самой старой аристократки в империи, вдруг не стало. Так горько было все это видеть.

Как я и полагал, она отравила себя. Инесс надеялась избежать позора, тихо умереть, оставив незапятнанным свою честь и память. Но император не позволил, Инесс объявили изменницей родины, а ее смерть окрестили как трусливой попыткой избежать заслуженного наказания. О том, что именно сделала Инесс, так же не забыли упомянуть. Хотя это была едва ли правда, на графиню повесили всех собак, выставив все так, словно бы это она была метрополийской шпионкой и укрывала беглого чернокнижника. Это было едва ли справедливо, но Инесс нарушила закон, один из самых страшных — пошла против императора.